Вольное сочинение на тему жизни и смерти

Трагична судьба поэта Александра Ханьжова. 1 февраля 2003 года ему исполнилось бы всего 56 лет...

Хотя, что значит «всего», если для среднестатистического российского мужика уже предел в 58 лет считается «нормальным средним» возрастом смерти?

А Ханьжов, поэт Божьей милостью, и до этого срока не дотянул. И вот 1 февраля в музее художника Павла Кузнецова собрались его помянуть друзья и близкие и не было поздравлений на очередной день рождения...

Поэт Александр Ханьжов скончался ровно сорок дней назад, не дожив совсем чуть-чуть до нового 2003 года. И похоронен был в последний день как бы «зеркального», «палиндромного» (как он определил в своем последнем стихотворении) 2002 года, в день 31 декабря...

О нем трудно что-либо говорить как о человеке. Кто знал Александра Дмитрича, тот меня поймет. Жизненное общение с ним было не из легких, кроме общения на его любимые темы искусства, литературы и поэзии. В этом он был профессионал высочайшего класса – образован и начитан, как дай Бог каждому даже филологов...

Он все стремился в своей жизни выпить «в один глоток» – любовь, книгу, жизненную ситуацию. Я не стану вспоминать наши с ним тривиальные алкогольные похождения (с кем и что только Александр не пил!), приведу один характерный эпизод: он чуть не в первый же день знакомства взял у меня из рук поллитровку портвейна и «махнул» ее, натурально, одним глотком. Для меня, молодого 23-летнего поэта и начинающего алкаша, сие было еще в диковинку... Но я тогда понял: Ханьжов не любит «наполовину». Во всем и со всеми.

Я не знал многих его жизненных любовей и влюбленностей, но последнюю свою страсть по имени Татьяна он не смог ни за 7 лет тюрьмы, ни за два прожитых года после ни забыть, ни простить, ни разлюбить. Эта страсть сожгла, возможно, не меньше, чем проклятый туберкулез – результат вечно плохого материального уровня жизни и разного рода «отсидок».

В мою задачу не входит ни жизнеописание Ханьжова, ни анализ его творчества. Заголовок этого текста все объясняет. Просто мне до слез обидно, что нашу с вами и без того грубую и прагматичную Землю покинул один из последних настоящих романтиков – и по жизни, и по творчеству. Его поэтические предсказания и провидения, как первый признак подлинности поэтического чувства и таланта, не могут не удивлять. Вот стихотворение 1987 года (года начала нашего объединения «Контрапункт», где Ханьжов был на редкость «ко двору», признан и ценим «собратьями по цеху»):

Подумаю – и дрожь в душе.
Не смог бы палача понять я,
а сдох бы, бормоча проклятья, вблизи параши и в парше.
О так обрыдло все уже,
Так обесценились понятья,
Что нет ни жалости в душе,
Ни сострадания к собратьям.
Опять все то же, что и встарь,
Опять под сенью слов и стягов
Двойная царствует мораль...
Грядет пернатый государь,
И дети бывших некрофагов
Парят и хищно зырят в даль.

Первую и единственную при жизни книгу стихов Александра Ханьжова помог выпустить под эгидой частного издательства «Контрапункт» в 1997 году поэт Олег Рогов. Единственную и очень искреннюю, потрясающую телепередачу о нем, сидельце колонии (факт уникальный!) сделал его ближайший друг и поводырь по жизненным ухабам критик Владимир Семенюк вместе с журналистом саратовского ТВ Татьяной Зориной.

Александра Дмитрича в славные, уже теперь, годы «перестройки» публиковал журнал «Волга». Плюс к тому – маленькие «контрапунктовские» журналы и ...все. Прижизненной литературной славы он, разумеется, не дождался. Этого никак не могло с ним случиться. Вот Алтынка, ЛТП, тюрьма – это «да» для поэта-романтика. А аплодисменты и цветы лауреата... Последний раз Александр испытал это прошлым летом в ресторане «Камелот», где его уговорили почитать для избранной немногочисленной аудитории.

Ханьжов больше всего, мне кажется, ценил искреннюю похвалу и оценку подвыпивших «раскумаренных» друзей, когда читал стихи своим хриплым, выразительным голосом. Легендарный уже при жизни «саратовский Франсуа Вийон» был известен немногим. Был ценим, любим и, главное, терпим тоже очень немногими.

Тот же Владимир Семенюк не только всю жизнь делился с постоянно бедствовавшим Ханьжовым куском хлеба, он до сих пор является самым настойчивым популяризатором поэзии Александра Дмитрича. Он, бывший с ним все последние годы и месяцы после заключения, теперь собирает наследие поэта, чтобы максимально полно и корректно издать все, что Александр написал за 7 лет «зоны» и два года после...

Не могу не привести большую цитату из предисловия Семенюка к сборнику Ханьжова 1997 года, которая многое нынешнему вдумчивому читателю объяснит:

«Почти тридцать лет назад, в 1968 году меня познакомили с Александром Ханьжовым. Странная выпала мне судьба – быть первым читателем, критиком и литературной средой для независимого и непризнаваемого саратовского поэта. Поразило его знание мировой поэзии, великолепная память: часто читал он стихи своего Учителя – В.А.Ярыгина. Проблема сохранения себя как писателя становится исключительно частной в условиях провинции, особенно для людей богемного склада, а пил Ханьжов много, лихо, был изгнан из университета... Стихи создавались без всякой надежды на опубликование, каждый – как последний. Пробиваться, пристраиваться он не умел, да и не хотел. Саратовского самиздата не существовало, а тогдашнюю литературную ситуацию Александр определил с присущим ему лаконизмом:

Официальное искусство свои законы утвердило,
увы, не столько силой чувства,
а чувством силы.

... У новых «демократических» властей Саратова в 90-х годах ХХ века сложилась уникальная практика – сажать нормальных поэтов (с которыми иначе общаться она не умела, разве что со своими «палькиными») в тюрьму за разборки с родней – сестрами, женами...

Так поступили, например, с автором этих строк, а с Ханьжовым вообще обошлись «по полной программе». По мнению близких, ему «повесили» кончину его сестры, которая на самом деле умерла в больнице, и кому-то очень надо было списать врачебную халатность. А что может быть удобнее пьяного и социально беззащитного поэта? Тем более что накануне у него с сестрой произошла стычка...

Тюрьма Ханьжова не сломила, разве что туберкулез резко обострился. Его сломила новая, жестокая и хамская, действительность, к которой он совсем уж никак не мог приспособиться. И никакая помощь уже не шла ему во благо.

... А жизнь он любил. Остро, часто мучительно...

Как-то, в конце 80-х, мы с Александром почти до утра засиделись за вином и разговорами у художника Чудина в завокзальном поселке на горе. Стали уходить, и Чудин, расчувствовавшись, подарил Ханьжову прекрасный большой холст – портрет одной юной дамы, знакомой из их общего круга молодости и поэта Ярыгина. И вот Александр, с портретом подмышкой, и я стали спускаться к железнодорожному вокзалу. Путь наш лежал через старообрядческое кладбище.

Уже алела заря, и мы, пьяненькие, присели между могилок, поставили портрет красивой девушки между нами и стали читать друг другу стихи. А что? Для нас – дело обычное. Но старушка, забредшая на кладбище поутру, (которую я заметил краем глаза), крестилась, глядя на нас, и так, видимо, не считала...»

Наверное, вместе с такими поэтами действительно уходит Эпоха.

Еще цитата из упомянутого уже предисловия к поэтическому сборнику Ханьжова: «Можно ли преодолеть судьбу, которая, по его же слову, незаметно превращается в участь? Стихи, казавшиеся мрачными, незнакомые широкому кругу читателей, оказывается, точно выразили Время. И теперь как никогда ясно: поэзия хранит все созданное поэтом».

«Потому что мира муки
Все равно согнут в итоге:
меньшинство – наложит руки,
большинство – протянет ноги».

Прости нас, живых, поэт Александр Ханьжов!

Опубликовано: «Новые времена в Саратове», № 5(20), 7-13 февраля 2003 г.