Этот человек входит в число самых известных медиа-деятелей нашей страны. С его именем связаны самые яркие телепроекты последних лет – «Намедни» и «Старые песни о главном», документальные сериалы «Семнадцать мгновений весны», «Место встречи. 20 лет спустя», «Пушкин», цикл программ «История Российской империи»... Лауреату премии «ТЭФИ» Леониду Парфенову подвластно многое. Его креативность не знает границ – для одного российского канала он написал проект ежедневного информационного вещания, где новости были бы... сериалом.

С февраля этого года Парфенов – главный редактор журнала «Русский Newsweek». В этом качестве он выступал и на октябрьском семинаре Клуба региональной журналистики «Из первых уст». «Вживую» Парфенов не менее интересен и самобытен, чем на экране. Быть редактором печатного издания ему явно нравится. Более того, в беседе с корреспондентом «Новых времен» он подчеркнул, что участвовать в любых телевизионных проектах готов теперь только как главный редактор журнала.

– Леонид, как вы могли бы охарактеризовать ситуацию в «печатном» сегменте рынка российских СМИ?

– Внятной качественной федеральной прессы сегодня у нас практически не существует. Единственным общефедеральным изданием является таблоид. Я имею в виду «Комсомольскую правду» с первой полосой «От кого беременна Наташа Королева» или еще чем-то подобным. Это не хорошо и не плохо. Это так есть. Есть успехи еще ряда таблоидных изданий. Есть некоторый успех глянца. Порой весьма впечатляющий успех. Но – в очень узкой аудитории. Там люди открытые. Они носили «Gucci», потом перестали носить «Gucci». Потом стали носить «Dolce & Gabbana». Потом перестали носить итальянцев и ушли к бельгийцам (смеется. – Авт.). Что касается качественной прессы, тиражи мизерные и не растут. Из ежедневных изданий я имею в виду, прежде всего, «Коммерсант» и «Ведомости».

Объясняется все это одним – отсутствием современной привычки чтения прессы. Советская традиция чтения газет и журналов кончилась, а российская не началась. Первопричина – это «невыстроенность» русского капитализма. Я затрудняюсь подобрать более точное определение. Отсутствие среднего класса, стабильности, прослойки в обществе, которая живет спокойно и обеспеченно, понимая, что это «их» время.

– Ваше издание по формату подразумевает большой тираж. У кого сейчас выгоднее отвоевывать позиции – у таблоидов или у региональной прессы?

– Я не думаю, что мы можем отвоевывать какие бы то ни было позиции у региональной прессы. В такой большой стране, как Россия, у нее совсем другие задачи, чем у федерального издания.

Мне кажется, наша аудитория – та, которая просто не выбрала себе издание. Я очень много езжу по регионам. Есть много людей, которые вообще не имеют привычки к чтению. Что касается таблоидов, то во Франции это называется «журналистика для консьержек». Там тетки, заведомо социальные аутсайдеры, сидят на вахте и читают про то, где в пьяном виде опять попался сын Депардье. У них нет своей жизни. Они живут чужой. Люди, который гадают – от Игоря Николаева или от Тарзана беременна Наташа Королева... Нам нечего делать с этой аудиторией. У нее нет своей жизни. Это не хорошо и не плохо. Тут у меня нет никакого высокомерия по отношению к работе коллег. Ради Бога – каждая собачка лает тем голосом, каким хочет.

Мои встречи в регионах – это попытка предложить журнал для того, чтобы «раскачать» на диалог. Может быть, будет возникать привычка чтения такого издания. Конечно, смешно называться «Newsweek» и не быть общефедеральным журналом, претендующим на первое место. Но сегодня у всех смешные тиражи: и у «Коммерсант-власти», и у «Итогов», и у «Огонька», и у «Эксперта». Кроме того, это издания, которые мечутся между массовым общественно-политическим изданием и деловой прессой. Потому что там проще зарабатывать, легче идет реклама. Никто пока не научился работать на достаточно массовую аудиторию.

– Не кажется ли вам, что роль «Литературной газеты» сейчас стали исполнять мужские глянцевые журналы? Только в журналах типа «GQ», «MAXIM» можно увидеть карикатуры на Путина, какие-то вольные высказывания о существующем строе, о «Единой России». То есть демократия становится чем-то дорогим, элитарным...

– Общеизвестно, что либеральные ценности не входят в российскую потребительскую корзину. Кому это нужно – тот это получает. Это не вина и не беда этих изданий. Что имеем, то имеем. Бессмысленно на это сетовать. Что, мы будем рассказывать, что у нас было татаро-монгольское иго? Поздно отменили крепостное право? Бухарин не дал читать письмо Ленина съезду? Доклад Хрущева не напечатали? Горбачев был непоследователен? Много причин, по которым тираж «GQ» совпадает с числом людей, которые полагают, что многопартийность должна быть подлинной. Это остается только констатировать. А еще низкая рождаемость – в результате нет сменяемости поколений. А еще отменили выборы губернаторов. Поэтому все сидят по четвертому-пятому сроку, идут на рекорд Леонида Ильича. Да, все это есть. Что теперь, не жить?

– Вы часто ездите по регионам. Как вы оцениваете перспективы региональных медиа-компаний?

– Нет одной перспективы. Все зависит от того, какая ситуация в регионе. Есть в Екатеринбурге или в Новосибирске компании, которые, притом, что лавируют по-всякому, вполне себе заняты журналистикой. Есть случаи, когда в регионе СМИ одни государственные или откровенно заказные, рекламные. Но вместе с тем, даже в условиях такой «серой шейки», когда все смерзается и смерзается, есть формат городского издания, который в Москве тоже никто не выполняет. Мы недавно говорили с Рафом Шакировым, бывшим главным редактором «Известий», про небольшой супермаркет, который находится близ Патриарших прудов. Если возле него поставить человека с фотоаппаратом, то за вечер он снимет и Александра Мамута (крупный российский бизнесмен. – Авт.), который зашел за бутылкой, и еще кого-то. Этого никто не делает, потому что никто «не ловит мышей». Даже в формате «желтой прессы» недоработок много. Просто ремесло слабое. Надо честно признать, что у нас не очень хорошая традиция в журналистике. При советской власти мы так все любили заниматься комментариями, так не ценили информацию, что рассуждать о времени и о себе – это мы мастера. А просто добытый факт – это у нас не очень.

– Какие впечатления у вас вызывают новые проекты на российском телевидении? К примеру, «Реальная политика»?

– Программа с таким названием у меня ничего, кроме хохота, не вызывает. Особенно, когда ведущий сообщает, что «с вами Глеб Павловский (пародирует произношение Павловского. – Авт.) и программа «Реальная политика». Мне как-то тошно. Эти люди просто технически не подходят для выполнения профессии. Ампутированный же не пойдет в балет. А здесь можно все... Я никогда не забуду, когда понял, что советской власти «каюк». В Вологодском обкоме партии, где я объяснял, что «должно быть серьезно, но интересно», секретарь обкома по идеологии сказал фразу, от которой я замолк: «Скучно или не скучно – для пропаганды не критерий». То есть важность темы может искупать все, включая выключенный телевизор...

В значительной степени это происходит и сейчас. Самая массовая аудитория наших федеральных каналов – это женщины «55+». «Сегодня Президент Российской Федерации встретился с министром здравоохранения Михаилом Зурабовым. Речь шла о реформировании...», – когда это выдается за журналистику, это смешно. Сегодняшнему 20-летнему человеку, для которого английский не является отдельной профессией, который по проводам связан с остальным миром, смехотворна интонация заведующей учебной частью по воспитательной работе средней школы.

– На ваш журнал оказывается давление из Кремля, из других структур?

– А как вы себе это представляете? У нас издатель – «Axel Springer». Такого быть не может. Пока этого быть не может. Хотя ни от чего не надо зарекаться. Мне когда-то казалось, что гимн Александрова – это невозможно...

– Что вы думаете по поводу идей о специфической судьбе нашей страны, «суверенной демократии» и других подобных концепциях?

– Фарш невозможно провернуть назад. Все эти рассказы о каком-то «особом пути» – ерунда. Путь будет все равно европейским. Мучительно, долго, с закоулками, с оговорками, не прямой дорогой... В Азию нам нечего соваться. Там у нас точно шансов нет. А между Польшей и Германией – это вполне «проканает». Если русскому человеку дать возможность куда-то плыть, он всегда плывет на Запад. Когда Маяковский первый раз увидел Есенина, тот был в крестьянской поддевке. Маяковский сказал: «Вы забудете это все». Есенин на него бросился с кулаками. А через две недели оказался в костюме-тройке, «в лайковых перчатках смуглая рука». Так происходит со всеми, несмотря на все рассказы, как нам дороги сарафаны и кокошники.

– Журналистам часто приходится сталкиваться с такой проблемой, как этика преподнесения материала. Что можно говорить, что нельзя – с точки зрения морали?

– Я считаю, что можно все говорить. Правила «Би-Би-Си» нахожу абсолютным идиотизмом. Это их монастырь и их устав. Оттого, что это «Би-Би-Си», у меня никакого ощущения благоговения не возникает. Ужас должен быть ужасом. А страх – страхом. Потому что иначе начинается смещение. Ужас становится только страхом. Страх становится только испугом. Испуг становится только «Ой!». А про «Ай!» уже можно вообще не писать. Это непонятно. Журналист сам человек. Почему он должен все время думать, что он какое-то отдельное существо, которое может воспринимать все, а читатель – это другое существо, которое все воспринимать не может? Это уже какая-то божественная функция.

Есть информация. Она самоценна. Что, кто-то не знал, что ингуши захватили Беслан? Солженицына считали антисемитом оттого, что он написал фамилии руководителей ГУЛАГа, которые были выложены дерном на склонах Беломорканала. Он их просто переписал из книжки под редакцией Максима Горького! Что делать, если начальником ГУЛАГа вначале был Берман, а потом Фельдман? И дальше что? Это информация. А то, что кто-то будет это трактовать как сионизм или антисемитизм... А Левитана звали Исаак Ильич. На чью мельницу это льет воду? Это мы до чего угодно дойдем.

– Как вы относитесь к идее создания в России общественного телевидения?

– Очень хорошо, что эта идея витает. Ей бы реализоваться... Сейчас пока цивилизация наша к этому не очень располагает. Наша власть не понимает, как может быть государственный канал, не связанный с властью. В нашей системе правоприменения я опасаюсь за общественную модель. У нас уже было «Общественное Российское Телевидение». Всем известно, что оно не было ни общественным, ни российским, ни телевидением. Может быть, это самая сложная модель. У меня ощущение, что мы и олигархическую модель не прошли... Тут трудно что-то прогнозировать. Поживем – увидим.