На музыке и песнях этого композитора выросло уже не одно поколение кинозрителей. «Мэри Поппинс, до свидания», «Ах, водевиль, водевиль», «Карнавал», «Д'Артаньян и три мушкетера» – достаточно просто перечислить эти ленты, чтобы в голове зазвучали давно знакомые мелодии. «Позвони мне, позвони…», «Никуда, никуда нельзя укрыться нам, но откладывать жизнь никак нельзя…», «Пора-пора-порадуемся на своем веку…». Эти свои произведения Максим Дунаевский исполнил на своем творческом вечере «Кино и музыка», которым 19 сентября в новом ТЮЗе завершалась программа 9-го Международного телекинофестиваля документальной мелодрамы «Саратовские страдания». Перед началом творческого вечера Максим Исаакович дал нашей газете небольшое интервью.

– Максим Исаакович, есть в современном российском кино интересная музыка или все это осталось в прошлом?

– Это для меня очень болезненная тема. И скажу откровенно, увы, всё осталось в прошлом. Говорю так не потому, что я старый, или что все мы стали ретроградами и жалуемся на современную молодежь. Совсем не поэтому. Действительно, музыка сегодня в российском кино чрезвычайно бедна. Я сравниваю даже не с тем, что было раньше, а провожу параллель с западным кинематографом. Там звучит музыка великолепно написанная, может быть, не хитовая, не всегда запоминающаяся, но всегда мастерская. И она работает на атмосферу фильма, чего нет совершено в нашем кино. То ли разучились режиссеры чувствовать музыку, то ли это диктат продюсеров, которые свалились к нам с неба (ведь большинство из них пришли не из кино и, тем более, никак не связаны с музыкой), то ли это неправильное понимание о музыке, как о не важном сегодня элементе. Наверное, последнее утверждение ближе всего к истине. Потому что так, как сегодня оплачивается труд композитора… Да даже не только композитора. А если взять суммы, заложенные в бюджете картины на запись музыки, это смешные суммы. Никакого большого оркестра не пригласить, никакой серьезной музыки не написать на эти деньги. О гонорарах я даже не говорю. А раз музыке не придается значения, то ее и нет в нашем кино. И кинематографисты, почесывая в затылках лысеньких, думают: а почему же кино наше не смотрят? А вот поэтому и не смотрят, что одной из важных составных частей любого фильма в современном российском кино просто нет.

– Сегодня вы в Саратове выступаете на сцене нового здания ТЮЗа. Как вы его находите?

– Я, когда увидел его снаружи, обомлел. В Москве такой стройки театров нет. Вообще в Москве с театрами плохо. Ничего нового не строится. При этом театральных площадок не хватает, а хочется все время что-то делать. И поэтому приходится вставать в длинную очередь. И, увидев это здание, я просто облился завистью – и черной, и белой. Вперемешку. Это действительно фантастика. Правда, говорили, что эту фантастику строили века. Но, тем не менее, когда бы и сколько ни строили, главное, что строительство подошло к концу и в этом замечательном зале можно сегодня выступать, играть.

– А что вы можете сказать о Саратове, вы же здесь не впервые?

– Саратов я давно знаю и люблю. Это такой город для жизни. Ни Москва, ни Санкт-Петербург такими не являются. Там можно работать, вариться, тусоваться. И вообще, если мы говорим об искусстве, мне кажется, что сегодня провинция (не в обидном, а в исконно русском понимании этого слова) – это место, где кипит творческая жизнь. Провинциальные театры – это главные площадки страны. Сегодня хочется жить в провинции. Хочется приехать в Саратов, в Самару, в Екатеринбург, в Новосибирск. ТЮЗ построен в Саратове не случайно. А потому, что здесь идет бурная театральная жизнь. А вот Москва сегодня загнивает, честно могу вам сказать. Я знаю, о чем говорю, поскольку мои мюзиклы и спектакли ставятся во многих городах. И я вижу, как это здорово делается и насколько это лучше, чем в Москве. И многие режиссеры подтверждают мои слова о том, что то, что возможно сделать в провинциальных театрах, в Москве повторить невозможно.

– Ваш творческий вечер ставит точку в нынешнем фестивале документального кино. А вам хотелось написать музыку к документальному фильму?

– У меня были работы в документальном кино. Я писал к ним музыку. Работал и на «ЛенНаучФильме», и на Центральной студии документальных фильмов в Москве. Сейчас эта студия уничтожается по непонятным причинам. То есть, по вполне понятным причинам. Кто-то один опять получает очередные взятки, а кто-то другой хочет использовать это здание в центре Москвы для других целей. Что касается оригинальной музыки к документальному кино, то сейчас бюджеты документальных фильмов, наших, конечно, я не говорю о ВВС, столь малы, что оригинальную музыку к ним практически никто не пишет. Если только по большой дружбе.

– Что значит сила музыки? Вот, например, норвежский террорист Андерс Брейвик во время убийства ни в чем неповинных сограждан слушал переработку композиции Клинта Мансела «Lux aeterna» для трейлера к «Властелину колец». Несет ли композитор ответственность за это?

– Я бы на это коротко ответил. Гитлер боготворил Вагнера. Музыка Вагнера звучала в гитлеровской Германии и во время войны, во время самых страшных событий. Но это совершенно не говорит о том, что Вагнер – плохой композитор или что он писал плохую музыку. Он писал гениальную музыку. Я далек от фашистской идеологии, но для меня Вагнер – это выдающийся, совершенно невероятный композитор. Так что такие вещи совершенно ничего не говорят о композиторах. Человек может быть сентиментальным и в то же время очень злым и жестоким. Человек может любить боевую музыку и быть при этом совершенным меланхоликом. Музыка не открывает никаких потаенных, тем более низменных, подкорковых явлений сознания человеческого.