Широк русский человек. Надо бы сузить. (Ф.М. Достоевский)

Десять серий «Идиота» – при любом отношении к сериалу – выдающееся событие отечественного ТВ.

Свежими впечатлениями о фильме обмениваются критики Ольга ХАРИТОНОВА и Сергей БОРОВИКОВ.

О.Х. Прежде всякая экранизация или инсценировка «Идиота» была существенно ограничена временными тисками. На вольном поле многочасового промежутка что изменилось, по-вашему?

С.Б. Театральные инсценировки не портят литературные произведения, я так считаю. Кстати, самую популярную инсценировку «Идиота» сделал писатель Юрий Олеша для вахтанговского театра, она потом и в других широко прошла.

Мне сложно судить за зрителей, не читавших роман, а ими оказывается большинство сидящих в зрительном зале или у экрана телевизора. Во многом успех-неуспех сериала «Идиот» определяется уровнем текста, особенно для тех, кто этот самый текст слышит впервые. Людей познакомили с Достоевским. К такой задаче не нужно относиться свысока, и она выполнена.

На этот счет авторы фильма избрали путь противоположный пырьевскому, чья экранизация была очень хорошей, но абсолютно театральной. У Бортко, наоборот, сделано романное повествование, неспешное. Этот подход способствует выполнению задачи знакомства. Но на нем и потери очевидны – уж очень все неспешно и элегически. А, может быть, как раз это и разрушает стереотип восприятия Достоевского как чего-то безудержного и безумного, ненормального и сумасшедшего. Нам показывают почти нормальных людей. Насколько вообще это употребимо по отношению к его героям. Сказать, что это Достоевский для бедных уж – очень было бы подло, нехорошо, хотя заголовок «Мыльная опера по Достоевскому» где-то в московской прессе уже прошел. Думаю, что в фильме Бортко нет принижения перед зрителем, который ничего не знает и не понимает, а есть уважение к такому зрителю. Кстати, и добрых отзывов о сериале много. Его смотрят. И достигнуто это не дешевыми приемами.

Главное, чего не хватает в фильме – ансамблевости. Может, не побоюсь этого слова, гениальная игра Миронова тому виной – находиться рядом с таким артистом очень сложно. Я ничего подобного на самом деле никогда не видел и не слышал. Основная же после него удача – это, конечно же, Ильин – Лебедев.

О.Х. Тут любопытный момент. Некоторые второстепенные персонажи Достоевского получились значительно более убедительными, чем основные. Они артистами гораздо более поняты и освоены.

С.Б. Да, Вера Лебедева интереснее Настасьи Филипповны, а Варя Иволгина – Аглаи.

О.Х. Это совершенно обескураживает. Ведь дело же не в том, что артист Ильин лучше артиста Машкова. А в том, что артист Ильин Лебедева знает и чует до самых потрохов, а что делать с Парфеном Рогожиным, ни артист, ни режиссер знать не знают. Вот и сверкает он глазами, бедный, ямщик, не гони лошадей. Основные герои – не в нашем, что называется, формате. Это касается не только Рогожина, но и Настасьи Филипповны, Аглаи, Гани, до известной степени и самого Льва Николаевича Мышкина.

С.Б. Согласен, таков результат. Что же касается его причин – тут надо подумать. Главный мой вопрос ретрограда: для чего понадобилось менять завязку сюжета, переставляя местами эпизоды, выстраивая в хронологической последовательности. Ведь вся первая часть романа на загадке и строится самим автором. (И строится, хочу напомнить, после бесконечных поисков: «Второй план романа», «Новый и последний план», «Новый план», еще «Новый план», «Окончательный план романа», опять «Окончательный план романа», вновь «Новый план»). Поправка на тупость зрителя? Да, помню, как при первом чтении долго думаешь и недоумеваешь, что же все-таки затевается, отчего все так напряжены ожиданием! Но ведь, надо полагать, именно этого и добивался автор, столь трепетно, чуть ли не судорожно относившийся именно и прежде всего к композиции романа, и в первую очередь к завязке?

Зато я увидел в фильме – это и у Достоевского одна из главных задач – показать, как Мышкин пытался войти в жизнь, выйти из своих сумерек идиотических, грубо говоря, стать обычным человеком. И чем это кончается. А обычную жизнь как раз и олицетворяют второстепенные персонажи. У остальных – сверхзадача. А маленькие задачи более понятны. Потому и главный провал фильма – Рогожин и Настасья Филипповна. Их нет. В чем причина? Ради чего вообще Бортко взялся за экранизацию? Кроме дежурных объяснений про современность «Идиота», что здесь играет роль?

О.Х. Меня как раз ничуть не смущает сам факт перестановки эпизодов. Но в данном случае он именно концептуален.

Не хочется обижать режиссера, снявшего когда-то «Собачье сердце», но, боюсь, если судить по построению сценария, то, как это ни печально, главным эмоциональным поводом обращения к роману послужил перерасчет мышкинского наследства в долларовый эквивалент. Тема денег является в фильме основной. Что ни серия (исключение составляют лишь две последних) – только о них и речь. Картина сходу начинается с того, что два немолодых человека решают, сколько надо дать молодой даме, чтобы та угомонилась. И так насквозь (простое перечисление сцен займет страницу). Колоссальный упор сделан на все, что касается купюр. Историю с пропавшим кошельком Лебедева разбирали две серии с упорством завзятых детективов. Лишь бы о другом не заговорить.

С.Б. У Достоевского деньги тоже очень не второстепенную роль играют.

О.Х. Да, конечно. Но режиссер, останавливающий внимание зрителя именно на этих моментах, совершенно не знает и не ведает, что делать с тем надсюжетом, который все равно является в «Идиоте» главным. По-настоящему не разыгран даже тот, близкий ему, сюжет вхождения в мир, о котором вы говорили.

Содержание сумасшествия Мышкина не может не быть ведущей эмоцией у того, кто берется за воплощение романа. Трактовать его можно по-разному, но если оно не занимает твоих мыслей и чувств, попробуй применить свои силы на менее опасном поприще. И вот еще о чем интересно подумать: возможно ли в принципе прочтение романа в обход его религиозных мотивов? Посмеемся, как в сцене с разбиванием вазы, и все? Драмы тут нет?

С.Б. Драма есть. Мышкин комичен в ситуации, в восприятии окружающих, в самом этом окружении, но не внутри себя самого. Просто эта конкретно сцена ничем не подготовлена, и то, как князь внезапно ополчился на католицизм, выглядит смешно.

О.Х. Во время просмотра фильма меня задевало еще одно: а чем «Идиот» отличается от «Петербургских тайн»?

С.Б. Я не хочу отвечать на Ваш вопрос.

О.Х. Вот и Бортко не хочет.

С.Б. Помните у Набокова? «Совал Христа во все свои бульварные романы». Бульварность, или, скажем мягче, детективность, присуща его романам.

О.Х. Я и не спорю. Только у Федора Михайловича ею не исчерпывается ничего. А сериал «Петербургские тайны» оказывается значительно честнее и занимательнее сериала «Идиот», который вне любого реального знания – вне исторической эпохи, вне веры, вне конкретной психологии, философии или быта.

С.Б. А ведь Достоевский при всем своем фантастическом реализме был большим знатоком реальности политической, социальной, бытовой. Ее у него хватает и в публицистике, хватает и в романе, множество примеров можно привести. Но если бы в сериале этом не было никого и ничего, кроме Миронова-Мышкина, то и тогда его стоило снимать. Что хотите говорите, но Миронова я вам не отдам. Это великая работа. Может, она ни о чем не заставляет задуматься – Бог с ним. Но в воплощении человека, который может быть Там и Здесь одновременно, ему нет равных.

О.Х. Это не великая работа. И тут нет вины Миронова. Он был к ней готов как никто – это ясно. А не великая, потому что случай Мышкина остался частным случаем, историей одного больного мальчика. Все лучшее было сыграно прекрасным артистом в первой серии, первых нескольких сценах. Дальше он не мог идти один, дальше необходим общий замысел, движение и развитие, которых нет, а эксплуатировать органику и улыбку можно бесконечно.

С.Б. Миронов играет обольщение жизнью, увлечение ею. Просто жизнью, просто людьми, он умиляется ими.

О.Х. Десять серий умиляется. Мышкин не недоумок. Миронов это доказал сразу же в сцене, где князь рассказывает о смертной казни, свидетелем которой стал однажды. Он способен воспринимать боль и отчаянье жизни остро и личностно. Он видит в других божественное, лучшее. Это требует другого напряжения – не найду сейчас более точного слова.

С.Б. Мышкин действительно в каждом прозревает божественного человека. А здесь он увлекается жизнью – это главная идея Бортко. На этом Мышкин Миронова и надрывается. Может, это и обедненное, но правомерное прочтение.

О.Х. Но, Сергей Григорьевич, тогда получается, что Мышкин заблуждается. Смотрит на самовлюбленного хлыща и пройдоху и говорит восторженно – вы, Евгений Павлович, порядочный человек. Бортко ставит про то, что Мышкин ничего не видит? Не видит очевидного? А у Достоевского он видит за каждым прохвостом душу живую, и прав. Вот только играть это видение надо иначе, другим лицом. Тут одного умиления мало. Подумаешь, бабочка пролетела, крылышками бяк-бяк. Многое в фильме на этом уровне и остается.

С.Б. Читать «Идиота» можно по-разному. Можно было чистый детектив из этого сделать, можно драму, можно и комедию.

О.Х. Совершенно верно. Все дело как раз в том, что мы из него делаем. Это и проявляет нас самих -какие заявленные и прописанные в романе смыслы мы на сегодняшний день способны вычитать. К сожалению, только второстепенные. До главных нам пока еще очень далеко.

Опубликовано: «Новые времена в Саратове», № 20(35), 30 мая – 5 июня 2003 г.