Где-то за городом
Очень недорого
Папа купил автомобиль.
(Популярная песня тех лет)

Дети удались на славу – старший, брюнет, и младшая, блондинка, так и просились на классическое черно-белое фото. Профессиональный фотограф Саша долго щелкал их вкупе и по отдельности, колдовал над проявкой и печатью и принес, наконец, за символическую плату целую галерею фотопортретов – один другого лучше. За что вся семья ему премного благодарна до сей поры.

Но со мной Саша завел особые отношения после того, как долго и внимательно оглядывал висящие на «красной» стене старые иконы, среди которых были и очень неплохие. Проникшись величием глубокой русской старины, мастер спросил меня почему-то:

– Володя, а вы когда-нибудь видели Острожскую Библию?

В силу некоторой специфики своего историко-культурного уровня о существовании этого раритета работы первопечатника Ивана Федорова я знал, но на глаза он мне не попадался.

– А у меня она есть, – усмехаясь, изрек фотохудожник. – Не краденная, наследная. Лежит дома тыщу лет. Могу уступить как коллекционеру задешево. Возьмете за шестьсот рублей?

– За четыреста, – автоматически сбил я цену, совершенно не думая, а мне-то она зачем?

Назавтра я стал обладателем знаменитой книги в практически идеальном состоянии. Деньги я взял на пару дней у богатого соседа хирурга Боровского и, не зная ещё того, что мне делать с фолиантом, пригласил в дом своего дружка – антикварную ищейку и христопродавца Малька. Иконный жук Малёк давно вымогал у меня «Неопалимую купину» первой половины девятнадцатого века, которую тотчас снял со стены и через час принес не только занятую для срочной отдачи сумму, но и толстую монографию на украинском языке о славянском Гутенберге – «Першодрукар Iван Федоров». Должен заметить, что арабские цифры и слово «доллар» на русский с мовы перевода не требуют. А в научном трактате было указано, что в мире Острожских Библий всего 134 штуки, и что на каком-то последнем парижском антикварном аукционе она была продана за 15000 долларов! Сия благая весть настроила меня крайне оптимистически, так как другой мысли, кроме продвижения Iвана Великого на чернокнижный рынок, у меня изначально и не было.

Но кому? Все богатеи, которые мне были известны, процветали как простые барыги и, покупая у Малька иконы, взвешивали на безменах оклады, не вглядываясь в святые темные лики заточенцев в злато и серебро. Люди культурные, входившие в мой ближний круг, из раритетов могли приобрести разве что старинную, молью траченную шубу для замерзающей жены, да и то – раз в жизни. На ум как всегда приходил великий Ленин – «Узок круг этих коллекционеров, страшно далеки они от народа!»

Но сокращаются большие расстояния, когда поэт – далекий друг! Я рассказал и показал героя рассказа знаменитому писателю Коновалову, с которым частенько распивал водчонку в кустах его гостеприимной дачи, скрываясь от зоркого взгляда жены, коршуном охраняющей слабое на похмелье здоровье кормильца. Относившийся ко мне с любовью слепого отца к блудному сыну, член секретариата Союза писателей дал мне домашний телефон члена секретариата Союза поэтов Михаила Дудина из Ленинграда, о котором мне было известно со слов того же писателя Коновалова, что

Михаил Александрович Шолохов
Для иного читателя труден,
Потому сочиняет для олухов
Михаил Александрович Дудин.

Теперь я узнал, что уважаемый сочинитель – к тому же человек не бедный и известный собиратель старины. Правда, хитрый и прижимистый.

Писатель Г.И. Коновалов был подлинным реалистом. Дудин повел со мной тонкий разговор: 1) кем я прихожусь Григорию Ивановичу; 2) кто я такой в социальном отношении; 3) где я украл книгу; 4) сколько за нее я хочу.

– Десять тысяч рублей! – единственно правдиво ответил я на вопрос №4.

– Многовато в пять раз, – коверкая любимый язык, подытожил русский поэт. – Вышлите фото.

Недели через две получаю мелованный пакет с грифом «Государственный Эрмитаж СССР». В нем на бланке с печатью текст:

«Писатель М.А. Дудин предложил Отделу Редких Книг ГЭ хранящийся у Вас экз. Острожской Библии, 1581 г.и. Сообщаю, что в ОРК ГЭ уже имеется 2 экз. в хорошем состоянии, и по цене 2000 руб. у музея нет ни возможности, ни потребности приобретения третьего.

Начальник ОРК ГЭ (подпись) О. Тумановский».

Ай, да Дудин! Ай, да сукин сын! Как грамотно цену сбивает. Но для разговора с каждым пиитом найдется книгопродавец!

Я по телефону поблагодарил хитроумного олуховеда за выдающуюся услугу.

– Какую? – сник несостоявшийся негоциант.

– А вот такую, уважаемый М. А., – теперь я получил возможность толкнуть свою инкунабулу любому забугорщику как национальную гордость, в которой письменно не нуждается главный музей СССР. Спасибо.

И я начал искать заморского купца. Мне помог мой близкий друг Женя Гинзбург, питерский кинодокументалист и, возможно, дальний родственник по фамилии бабушки Фиры. С ним я у себя дома без попадания в титры снимал знаменитый фильм «Петров-Водкин» с чудных иллюстраций моего Хадсоновского альбома, а в титрах значилось, что съемки велись из залов дома-музея Кузьмы Сергеича в г. Хвалынске. Ушлый Гинзбург свел меня с атташе какой-то банановой республики Хуаном-Антонио Кизеветтером. Русскоязычный Хуан называл себя Иваном Антоновичем и крепко тусовался в московском андеграунде. Встреча состоялась за нишевым столиком ресторана «Арагви». Банановому Ване ассистировал набриолиненный опереточный громила. Мне – известный московский фарц-мазон такой же конституции с подобающей случаю латиноамериканской кличкой Борхес. Стол был по-деловому скромно сервирован: два лафитника водки, бутылка «Боржоми», круг лаваша и красная капуста по-гурийски за 8 копеек. Громилы молчали и не пили – оба были на стрёме и за рулём. Я вынул из портфеля святую троицу – Библию, трактат про першодрукара и письмо Тумановского. Атташе Ваня из кейса – пачку хрустящих долларов в количестве трех тысяч из арифметического расчета Эрмитажа 2000 : 0,60(по официальному курсу)=3333,3 бакса с десятипроцентным наваром. Я неблагоразумно отказался от валютной сделки, попросив добавить еще тысячу и обменять всю сумму на рубли по любому курсу не ниже трех рублей за бакс. Увы, на этом сделка и завершилась – Ванин диктатор во столько не оценивал разведывательную деятельность своих культурных атташе.

Но предложенная Хуаном-Антонио стоимость фолианта показалась крайне привлекательной наблюдательному Борхесу.

– Вовец, – сказал он мне в машине. – Ты знаешь, что денег у меня нет – все в обороте.

Борхес нагло лгал в глаза – деньги, и, причем, зеленые, у него были: в углу пустого шифоньера в его грязной квартире на Щелковской они стояли сложенными из изумрудных пятидесятирублевых купюр в два ровных столбика в метр высотой каждый, прижатые сверху паровыми чугунными утюгами.

– Но у меня есть новые «Жигули-копейка», – продолжил милый лжец. – Давай махнемся?

Для вида я поломался, демонстрируя знание цен на автомобильном черном рынке, но согласился не корысти ради, а только волею любящих мя детей. Это была их несбыточная мечта!

В Саратов я приехал без копейки на «копейке».

Добрый христопродавец Малёк презентовал мне на радостях свою библию, не на церковно-славянском, а на великорусском языке, в которой я прочитал бессмертное – «Ищите и обрящете!».

Опубликовано: «Новые времена в Саратове», № 36 (51), 3-9 октября 2003 г.