Не все ж, однако, скверно в наших палестинах. Вот, после многих лет мытарств благодаря самоотверженной настойчивости вдовы художника Василия Фомичева Марии Петровны и благосклонности городских властей, свершилось редкое событие: 8 октября по адресу Рахова, 137 открылась галерея работ Фомичева, в которую Мария Петровна передала 140 работ. С чем всех и поздравляем!

Я был знаком с Василием Осиповичем...

И по молодости, ей-Богу, не знаю, чем больше восхищался – его работами, его «фомичевской» Волгой, которую он без устали писал в любое время года и суток, или его невероятным рыболовецким даром.

Рыбацкими байками называется, когда рыбаки врут о своих невероятных уловах. Но поскольку я рассказываю не о себе, прошу поверить, что говорю чистую правду.

«Что на ужин сготовим, ребята?» – спрашивал Василий Осипович к вечеру. Выяснялось, что щуку жарили вчера, вяленый жерех надоел, и желается всем ухи под водочку, и чтобы, конечно, из окуней. «Тогда, – говорил он, направляясь к своей «гулянке», – за окунями!» Мы проходили одну-другую протоку, приставали у высокого берега в одной ему понятной точке, и в крупной сильной руке Фомичева оказывался спиннинг. И – начиналось. Окуни – крупные, горбатые в серую полоску, с кровавым огнем плавников, летели на берег один за другим, словно бы там, внизу, только и ждали блесны мастера. Он ловил их столько, сколько было потребно сейчас для ухи.

А жерехи! – честное, честное слово, не вру! «Глуши!» – кричал он вдруг на полном ходу лодки на коренной своему тестю Петру Ивановичу, бывшему у зятя и на роли повара, и юнги, и вообще помощника на все: «Глуши!» Это своим зорким глазом разглядел Василий Осипович, как метрах в ста, у далекой отмели на сверкающем под солнцем зеркале Волге, бьет хвостом, гоняясь за добычей, жерех. И вставал во весь немалый рост, брал один из лежащих на кабинке спиннингов. Почему не один спиннинг? А потому, что метнув блесну и почувствовав через секунды, что жерех взял, он передавал спиннинг тестю. И тот уж крутил катушку, подводил добычу к борту, вытаскивал, а зять-богатырь тем временем уж насадил другого, и торопил-покрикивал, чтоб родственник не мешкал. Десять, двадцать, тридцать жерехов вскоре распластывались со спины надвое, обильно засыпались крупной серой солью, и – не переводился на лодке, в доме, в мастерской Василия Осиповича балычок.

Он, конечно, не был бы мастером волжского пейзажа, если бы не его легендарная волжская жизнь – с ранней весны, когда лед еще плывет по коренной, а по протокам и не думает ломаться. И до поздней осени, когда в тех же протоках по утрам воду уже прихватывает ледком основательно, а по коренной плывет «сало».

Однажды Фомичев изумил собравшихся на выставке «Большая Волга» в Чебоксарах, прибыв туда водою на своей гулянке.

Волга и полчаса, и пять минут не желает пребывать неизменной... И Фомичев как никто умел запечатлеть бесконечную смену освещения, тонов, цвета и даже, казалось, речного запаха. Потому-то и стал автором великого множества самого скоростного из живописных жанров – этюда. Ему не терпелось вслед за одним тут же запечатлеть, остановить уже следующее мгновение волжской природы.

И власть совецкая не столько любила художников, сколько учила их уму-разуму. Помню, как-то у костра рассказывал Василий Осипович, как на каком-то худсовете некто из инстанций прицепился: почему на полотнах нет строек коммунизма, речников и рыбаков – ударников труда? Почему не дымят по берегам заводские трубы? «Хрен с вами, думаю, – басил Василий Осипович, куря свой вечный «Беломор», – взял и написал вид Вольска: одни трубы, а дыма из них столько валит, что глядеть-то задохнешься...»

Опубликовано: «Новые времена в Саратове», № 37 (52), 10-16 октября 2003 г.