Нашему постоянному автору и другу Владимиру Глейзеру исполняется 60 лет, с чем мы его искренне поздравляем, желаем здоровья, успехов, ярких творческих побед. Предлагаем вниманию читателей новый рассказ Владимира Вениаминовича из цикла «Записки пьющего провинциала».

Рядовая командировка в подшефный плодово-овощной совхоз «Новый» в качестве командира отряда первокурсников – бывших абитуриентов кончилась для меня очень хорошо: юные студиозы меня полюбили, а руководство возненавидело. Да так, что в знак презрения больше никогда уже на летние сельхоззаготовки не посылало.

Разместили меня с остальными отцами-командирами в трёхэтажной хрущёвке, специально выстроенной для этих прикладных целей, а ребятишек – в пока ещё не достроенных бараках. Всё вместе называлось «Лагерь труда и отдыха «Ровесник». Утром кормили, везли в автобусах на поля, а вечером привозили. Это был труд. С отдыхом было не так просто. После двух часов езды туда-обратно и восьми часов болтания под раскаленным солнцем отдых для большинства недавних домашних детей заключался в мертвецком сне до следующего «рабочего дня». Почему в кавычках? Да потому, что работой то, что предлагалось, называть можно только в победных отчётах. Село если и отличалось чем-то от города, то лишь бескрайними просторами для всеобщего ничегонеделания.

С собой я захватил в качестве постельной книги «Кодекс законов о труде», предполагая заранее череду конфликтов как с аборигенами, так и с пославшими мя политехническими грамотеями. В первую же ночь любви к законам о труде я прочитал, что лица, не достигшие 18 лет, являются несовершеннолетними и должны работать не 8 часов, а 4 за зарплату совершеннолетних за 8 часов.

Утром я отделил от несовершеннолетних абитуриентов переростков – бывших второгодников и солдат запаса, которых передал по предварительному сговору коллеге Гильману, отцу-командиру второкурсников. После чего заявился с заложенными страницами к местному начальнику совхозного отделения. Он безотлагательно меня принял. За идиота. И в простых и доступных выражениях отправил восвояси. На прощание я предупредил, что ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра малолетки на работу не выйдут. А на четвертый день отдыха в лагере беззаконного труда «Ровесник» распрощаются с рабским филиалом политехнической альмы матери. Всю ответственность я благородно взял на себя, зная, что кодекс труда чудесным и неожиданным образом открывает мне путь к кодексу чести.

Назавтра, пронаблюдав весёлый детский визг забастовщиков на лужайке перед совхозной конторой и принародно изругавшись матом, малый начальник, фамилию которого я не только не помню, но и не знал никогда, телефонировал большому начальнику. И тот прибыл на место преступления ровно по моему плану – на третий день.

Малый начальник овощесовхоза, выставив совсем не овощную по калорийности задницу на обозрение забастовщиков, долго что-то объяснял не вылезавшему из автомобиля шефу. Потом отодвинулся, дав ему возможность высказаться.

Я бы никогда не вспомнил и фамилию докладчика, если бы не короткий диалог с ним перед конторой.

– Ты, учёный хренов! – заорал пузатый сельскохозяйственник, не выходя с заднего сиденья служебной «Волги». – Я член бюро обкома Лопач. И я здесь командую, кому и сколько работать!

– Вы перепутали мою фамилию, я – учёный Глейзер, а не Хренов, товарищ Жопач!

– Что ты сказал, сволочь?

– Я сказаж – товарищ Жопач: дежо в том, что я с детства твёрдое «ль» не выговариваю!

На этом прения внезапно прекратились – аргумент оказался убойным, и членовоз, подняв облако пыли, умчался в райком, а может быть, и в сам Обком без ясной резолюции малому начальнику, что же ему делать с укороченной наполовину рабсилой.

На следующий день бригада малолеток была откомандирована на синекуру – помогать корейцам пропалывать лук. Участок у узкоглазых шабашников из дружественного Таджикистана был маленьким и ухоженным, так что в помощи они по большому счёту и не нуждались. Час туда, час обратно: трудодень из четырёх часов пролетал быстро и не утомительно. На радость юным батракам. А каким горем луковым занимались кимирсены, я понял чуть позднее.

В нескольких километрах от лагеря труда и отдыха «Ровесник» политехнического института располагался лагерь отдыха и труда «Энтузиаст» госуниверситета. И отцы-командиры последнего зазывали меня, своего старого собутыльника, заехать к ним как-нибудь на товарищеский ужин с воспоминаниями. Что однажды мы и проделали с коллегой Гильманом, малопьющим, но лёгким на подъём.

Было это в вечер выходного. Водку я закупил в городе, загрузив её в багажник своей «копейки», захватил по пути коллегу Гильмана с горячей домашней помывки под пивко, и без промежуточной остановки в месте нашего назначения прикатил непосредственно в лагерь «Энтузиаст» по забитому автотранспортом шоссе. Воспоминаний об ужине с воспоминаниями у меня не осталось – ужин как ужин. Но возвращаться в подпитии по трассе было несерьёзно. Тем более, что плохиш Гильман открыл мне военную тайну: от лагеря до лагеря можно проехать по взлётно-посадочной полосе секретного аэродрома стратегических бомбардировщиков, базирующихся за околицей совхоза и лагерей. Ни ментов, ни охраны. На всякий случай возьмём полбутылки – и охрана самоликвидируется!

Попрощались. Поехали. Беспрепятственно въехали на взлётно-посадочную полосу. Набрали скорость. Пьяненький Гильман визжит:

– Не бери руля на себя, Коккинаки, а то взлетим!

Полоса ровная, железобетонная, вся в цветах метровой высоты. Красотища!

Вдруг коллега Гильман как заорёт:

– Остановись, Володька! Свети на обочину! Это же Papaver somniferum! Мак опиумный! В промышленном масштабе! Во дают!

Вышли из машины. При свете фар картина потрясающая: разноцветье от белого до синего, в алых пятнах. И ни души.

Бывший пионер-мичуринец Гильман с видом знатока-наркодилера отковыривает с верхушки куста уже поврежденную кем-то цветочную коробочку.

– Атас, Володька, жмём отсюда по-быстрому – это настоящая наркоплантация, честное слово старого юнната!

До лагеря «Ровесник» мы домчались без тормозов. Единственно, что мы засекли – это узкие глаза сидящего в сизых кустах мужика в тюбетейке. Может, от света он прищурился, а может, ему этого и делать было не надо.

Лопача я встретил лет семь спустя в отстойнике саратовского следственного изолятора. Меня, тогда пышноволосого, а ныне наголо стриженного, он, естественно, не узнал, да и его узнать было трудно: от пуза остался только обвислый кожаный мешок. На вопрос, как здесь очутился, бывший член бюро не ответил.

Уже в камере старожилы мне сказали:

– Это его космонавты усадили. Андропов дал задание аэрофотосъёмку посевных площадей провести. Оказалось, лишка чуть не половина. Неучтенного. Да еще люди говорят, на военном аэродроме анашу, падла, выращивал. Может, и врут, да что от коммуняк жадных ждать-то!

Опубликовано: «Новые времена в Саратове», № 7(69), 20-26 февраля 2004 г.