Велихан МИРЗЕХАНОВ, декан исторического факультета, доктор исторических наук, профессор.

– Велихан Салманханович, существует мнение, что все историки в какой-то степени одиночки и даже сепаратисты. Согласны?

– В общем – да. История есть наука, а наука – сфера индивидуальная. Развивать мышление, реализовывать интеллектуальные способности возможно, по большому счету, только в одиночку. Да и исторический объективизм – понятие довольно условное, так как каждый ученый воспринимает историю через призму своего опыта, мировоззрения, эрудиции. Вы правы, историки – одиночки. И одновременно историки – это корпорация. Такой вот красивый парадокс. Я воспринимаю наш истфак как единую и очень сильную корпорацию. Для историка очень важно уметь анализировать свое отношение ко времени вообще и к своему времени в частности. Главное – не отодвигать в тень личность, воспевая красоту зла и мифологические системы, которые стремятся подчинить сознание и нести свою песнь...

– Велихан Салманханович, существует мнение, что все историки в какой-то степени одиночки и даже сепаратисты. Согласны?

– В общем – да. История есть наука, а наука – сфера индивидуальная. Развивать мышление, реализовывать интеллектуальные способности возможно, по большому счету, только в одиночку. Да и исторический объективизм – понятие довольно условное, так как каждый ученый воспринимает историю через призму своего опыта, мировоззрения, эрудиции. Вы правы, историки – одиночки. И одновременно историки – это корпорация. Такой вот красивый парадокс. Я воспринимаю наш истфак как единую и очень сильную корпорацию. Для историка очень важно уметь анализировать свое отношение ко времени вообще и к своему времени в частности. Главное – не отодвигать в тень личность, воспевая красоту зла и мифологические системы, которые стремятся подчинить сознание и нести свою песнь...

– В точных науках все конкретно – формулы, теоремы, что называется, не придерешься. Любая гуманитарная наука немного абстрактна. Чем и кем определяется успех историка?

– Профессиональным сообществом. Именно оно – арбитр номер один в нашей сфере деятельности. По большому счету ни общество, ни тем паче власть – нам не судья. Уровень профессионализма складывается в нашей профессии из множества компонентов. Это и щепетильность в подготовке текстов, и достоверность источников, и точность цитирования архивных документов, и их верный подбор.

– Ваш выбор профессии – это случайность или исполнение детской, юношеской мечты?

– Я вырос в Дагестане и всегда мечтал стать востоковедом. У меня замечательная гуманитарная семья, мама работала библиотекарем, отец, увы, ныне покойный, являлся филологом, специалистом по русскому и лезгинскому языкам. Знаете, для меня всегда было серьезнейшим испытанием писать ему письма (улыбается. – С.М.). Они должны были быть безупречны с точки зрения и стиля, и грамматики. Если я хоть одну запятую ставил не там, где надо, отец мог сказать мне: «Э-э-э, да ты не очень-то силен в грамоте, сынок». Вообще многому хорошему во мне я обязан своей семье. Я вырос в атмосфере любви, а это огромное счастье, это серьезный аванс для развития личности.

– Вы на редкость молодой профессор...

– Когда я в середине девяностых годов стал деканом, я был еще моложе.

– Нелегко совмещать административную и научную деятельность, а вы совмещаете – и более чем успешно. Пишете книги, преподаете, являетесь деканом истфака и одновременно директором МИОНа – Межрегионального института общественных наук. Как на все это достает времени и сил?

– Отвечать только за самого себя было бы, безусловно, много проще, но я сделал свой выбор. Я отдаю дань факультету, который дал мне все – хорошее образование, интеллектуальный багаж, ученую степень, возможность общаться с блестящей профессурой лучших научных центров мира.

У истфака много интереснейших проектов, много грантов, приносящих университету как реальные деньги, так и интегрирование в мировое интеллектуальное пространство. Чтобы получить эти гранты, безусловно, часто приходится ездить как в Москву, так и за границу. Наш истфак по праву считается одним из самых сильных в стране, и больше всего мне хотелось бы, чтобы достигнутые позиции не были утрачены. У нас много невероятно талантливых людей. Судите сами: два наших преподавателя получили стипендии Оксфордского университета, профессор с моей кафедры плотно сотрудничает с Гарвардом, у нас регулярно происходят взаимообмены преподавателей и аспирантов со знаменитым Домом наук о человеке в Париже. А совсем недавно, 14 апреля, в Лондоне директор Института всеобщей истории РАН академик Чубарьян презентовал одну из наших новых совместных программ. Кроме того, мы получили очень впечатляющий грант, позволяющий обучать 30 молодых перспективных ученых из стран Восточной Европы и бывшего Советского Союза.

– Некоторые полагают, что российское образование по-прежнему является одним из самых сильнейших и перспективнейших в мире.

– Я полагаю, что так могут думать только люди, не знающие систему западного образования. Да, в чем-то мы очень сильны, но отрицать бесспорные плюсы западного образования наивно. Я посещал многие высшие учебные заведения США, Франции, Испании. На Западе качественно иной, чем у нас уровень организации научных исследований. Там уделяется этому огромное, пристальное внимание. Западному менеджменту в сфере науки нам еще учиться и учиться. Далее. Уровень диссертационных работ. В крупнейших научных центрах мира диссертационная работа просто не может быть ниже определенной планки. У нас же наряду с впечатляющими по эрудиции и аналитике трудами подчас попадаются откровенно ученические, слабые. Для старейшего в России университета, университета с чудесной профессурой, с избранной библиотекой, с традициями – это недопустимо.

– Мы увлеченно беседуем сейчас о науке, о высокой университетской миссии, а ведь многим читателям «Новых времен» наверняка известно о конфликтах, сотрясающих университет. Скажите откровенно: не жалеете, что не стали ректором? Ведь у вас была мощнейшая поддержка в научном мире и родного вуза, и Москвы.

– Нет, не жалею, ибо для меня, во-первых, чрезвычайно привлекательна академическая карьера, а во-вторых, стань я ректором, мне пришлось бы проститься с мечтой о написании статей и книг, а я это люблю, и в этом тоже моя жизнь. Кроме того, у меня есть масса проектов, требующих моего личного участия. И конечно, что скрывать, кроме этих внутренних проблем существует внешняя: я не посчитал для себя возможным брать ответственность за огромное дело без понимания важности этого дела региональными властями.

– Открыв буквально наугад вашу книгу, я наткнулась на поразительную цитату из Раймона Арона «Призвание науки – это безоговорочно правда», но «задача политиков не допускать, чтобы ее говорили». Ей-богу, это просто о саратовской власти написано!

– Если честно, то саратовская политика меня совершенно не интересует, не занимает, не волнует. Саратов живет страстями провинциального города. Поэтому то, что просто оказалось бы незамеченным в Москве, вырастает у нас до уровня сенсации.

Цивилизованная власть должна быть эффективной и рациональной, у нас же слишком много, практически все, решают отдельные чиновники, к тому же по неизвестным причинам свято уверовавшие в свою богоизбранность. На сегодняшний момент мы имеем политически больное общество. Как и во многих других регионах, у нас сформировался режим личной власти со всеми вытекающими отсюда последствиями.

– Ну а выход?

– Выхода для отдельно взятой губернии не может быть. Если хотите, все наше сегодняшнее общество забуксовало в состоянии переходного периода. Когда мы выйдем из этого затянувшегося транзита и перейдем на какой-то иной берег, станет легче. Империя испарилась, канула, а ее авторитарное наследие осталось. То, что происходит сейчас в нашей стране, это ответ на хаос девяностых. В сущности, в последние 10-15 лет мы обзавелись только новыми демократическими формами, не заполнив их соответствующим содержанием. Парламент, выборность, все вроде бы появилось. Вроде бы...

– Может, беда России в том, что мы до сих пор не определились, кто мы – Европа или Азия?

– Потеря идентичности, непонимание того, кто мы есть – реалии сегодняшнего дня. Предполагаю, что нас губит как это, так и неуважение к отдельной личности, неуважение, буквально декларируемое сегодняшней властью, бюрократией, отдельными работодателями. На Востоке главным мерилом процветания на протяжении тысячелетий считалась стабильность государства, а не отдельного человека.

– Это чертовски похоже на идеалы строителей коммунизма в Советском Союзе.

– Похоже. И пренебрежение к личности, как показывает история, всегда приводит к краху государственного строя. Восток с XVI по XX век сильно сдал свои позиции, чудо же европейского развития, европейского взлета – и в сфере культуры, и в сфере техники – базируется на активности отдельной личности, которой были созданы условия для расцвета.

– И все же ответьте мне как историк, почему у нашей страны столь жестокая судьба? Причем из века в век, а уж в XX веке такая, что врагу не пожелаешь.

– Не менее трагична история еврейского народа, история Армении. А вообще феномен русской истории – раскол. В России все время прослеживаются словно две истории – верхов и низов, элиты и народа. Причем, идеалы одних никогда не совпадают с устремлениями других, и всегда наблюдалась огромная пропасть между первыми и вторыми.

– Давайте расшифруем слово «элита». Кто она для вас?

– Не чиновники и уж, конечно, не политики. Это – интеллектуалы и деятели культуры.

– Элита интеллектуальная может, на ваш взгляд, влиять на элиту политическую?

– Думаю, что да, может.

– Но не хочет?

– Получается, что так. Интеллектуальная элита, в особенности московская, давным-давно живет по другим стандартам, в иной реальности. Ученые, актеры, литераторы, режиссеры – те, кого принято именовать совестью нации, после долгих запретов получили практически все: деньги, загранкомандировки, тесное общение с сильными мира сего. И расставаться со всеми этими благами, поссорившись с властью, элита не желает.

– Хорошо, но вы обрисовали московскую ситуацию. У нас-то в Саратове попроще...

– Ну и что? Деньги в Саратове, разумеется, не столичные, но и они многих погубили. Немало талантливых людей растворились в сегодняшней власти, оказались поглощены ею – это факт, против которого не возразишь. Общество раздираемо страстями. Один газетный рынок чего стоит! Не мне вам об этом говорить. Вы и сами в курсе, что одно издание сводит счеты с другим, на полосы газет выливается взаимная грязь и чернуха. В такой обстановке обществу чрезвычайно сложно противостоять режиму личной власти, вступать в диалог с политикой. Я вам больше скажу: власть не пыталась бы вмешаться в дела университета, если бы внутренние конфликты, склоки не расшатали бы вуз изнутри. Наши беды – от нас самих, от неумения слышать друг друга. Главное для нас сейчас – объединить все лучшие силы и получить статус ведущего исследовательского университета.

– Как вы оцениваете действия нового ректора и администрации?

– Я предпочел бы это не комментировать. Не подумайте, что из-за страха. Профессор Игорь Данилович Парфенов как-то сказал мне, тогда еще аспиранту, что я мало чего в жизни боюсь, ибо принадлежу к новому, «непуганому» поколению. Просто люди только начали работать. Еще не настало время давать оценки.

– Велихан Салманханович, сферой ваших научных интересов являются колониальные империи. Откуда пристрастие именно к этой теме?

– Исследование колониальных империй позволяет пристальнее взглянуть на взаимоотношения различных рас, культур, этносов, осознать, как чувствует себя человек в сетях «чужой» культуры. Я довольно часто работаю в Париже и не устаю восхищаться этим городом. Французская культура умно, тонко и органично вобрала в себя массу знаний, ценностей и предпочтений и Востока, и африканского континента, а затем щедро реализовала все это в собственной музыке, моде, кухне, интерьерах, садовом конструировании. В Париже можно найти как художественную выставку, так и модный бутик, ресторан буквально на любой вкус. Нам, россиянам, не грех поучиться французской толерантности. Полагаю, что привнесение терпимости в наше общество дало бы колоссальные добрые плоды. В России столько народов, культур. Это и есть наше главное богатство. Обществу нужна качественно новая философия. Философия радости от понимания этих различий, а не преодоления их и уж тем паче искоренения.

– Что представляется вам наибольшей опасностью в сегодняшней России?

– Национализм во всех его формах, видах и масках. Европейские колонизаторы в свое время внедрили в сознание африканцев, азиатов комплекс неполноценности, который они не могут преодолеть и по сей день. Национализм способен дать краткосрочные дивиденды в политике и при этом на столетия разрушить атмосферу, психологический уклад страны.

– Вы сказали, что колонизаторы внедрили комплексы, но ведь они сами были отнюдь не свободные люди. Самодостаточный человек никогда не займется гонениями других людей за иной размер глаз, цвет кожи. Помню, на меня произвело впечатление остроумное высказывание сэра Черчилля: «В Великобритании антисемитизма нет по одной простой причине: англичане не считают евреев умней себя».

– Дело не в ощущениях конкретных людей, а в четкой позиции самого государства. На мой взгляд, национализм в России экстраполируется при бездействии государства.

– Скажите, а что как исследователя, ученого потрясло вас из исторических фактов сильнее всего?

– Китайская колонизация Монголии. XVIII век. Джунгарское ханство. Запредельная жестокость завоевателей: из племени в 500 тысяч человек уцелели лишь 30 тысяч.

– А наиболее интригующие вас исторические личности можете перечислить?

– Президент Рузвельт и еще китайская императрица Эхенара, девушка из маньчжурских наложниц, поднявшаяся до высшей власти. Для Китая она практически то же самое, что для России Екатерина Великая.

– Сколько времени в ваших сутках?

– Ой, не знаю. Я работаю часов до восьми. Дома тоже прихватываю часы для работы – грешен перед детьми. У меня двое сыновей, Эдгар и Карим, один школьник, другой – совсем еще малыш.

– Как, по-вашему, вас любит фортуна?

– Думаю, что да. У меня в жизни есть две большие взаимные любви: моя семья и моя работа. Но думаю, что фортуна вряд ли любит меня слепо. Я много работаю, чтобы заслужить благосклонность этой дамы.

– Есть ли та сфера, где доктор наук и профессор чувствует себя стопроцентным дилетантом?

– Это кухня, все связанное с приготовлением еды и всевозможная техника. Жена как-то уехала в Дагестан с детьми и забыла мне показать, как включается плита. Я довольно долго провозился над решением этой проблемы. Я примитивный человек в технике.

– Вы эмоциональны?

– К счастью или к сожалению, да. Но, как декан и преподаватель, свои эмоции стараюсь сдерживать и быть осмотрительней.

– Вы оптимист или пессимист?

– Я часто вспоминаю слова Хайдеггера: «Ночь мира дается... чтобы подумать, почему судьба ставит нас на сторону пессимизма или оптимизма», так вот судьба поставила меня на берег оптимизма. Я убежден, что в науке многое зависит от умения чувствовать. Современных историков интересуют не столько масштабные события, сколько отдельный обычный человек, его семья, быт, повседневная частная жизнь. Я убежден, что социально-психологический уклад народов и задает программу развития общества. Один мой западный коллега сказал, что Россия – поразительная страна, ее жители могут быть едины в скорби, а вот в радости – нет. Когда мы научимся быть едиными в радости, быть может, тогда наша жизнь окажется существенно лучше.

Опубликовано: «Новые времена в Саратове», № 17 (79), 30 апреля – 13 мая 2004 г.