– Что вас вдохновляет в жизни?

– Дорога. Я абсолютно не оседлый человек, совершенно не приспособлена к жизни на одном месте и тем паче в четырех стенах городской квартиры. Мне нужен простор, свобода. Если я долго нахожусь дома, начинаю хандрить, но стоит только сесть в самолет, поезд, машину, и все – я оживаю, набираюсь сил. Общение с новыми людьми вселяет в меня энергию.

– Режиссура считается преимущественно мужской профессией. Как же вы решились на нее посягнуть?

– А у меня характер закаленный. Отец у меня военный летчик, мама – врач по образованию, но по профессии не работала ни дня, потому что судьба забрасывала нас подчас в такую тмутаракань, где не то что больницы, даже медпункта не было. Эта кочевая жизнь научила меня многому. Я нигде не пропаду и не потеряюсь – даже в лесу сориентируюсь и из любой чащобы выберусь. Кроме того, благодаря отцовскому воспитанию я не боюсь всего того, чего положено бояться женщине, – мышей, тараканов, темных улиц.

Мое детство – это непрестанная смена поселков. При очередном переезде из вещей и домашней утвари мы практически ничего не брали, перевозили с собой только книги. В детстве и юности я прочитала их немереное количество. Книги и особая атмосфера в доме – вот что сформировало меня. Знаете, я из счастливой семьи. Папе, маме и мне всегда было хорошо втроем. Все друг друга понимали, все друг о друге заботились.

– А о своих более древних предках – бабушке, деде – знаете ли что-нибудь?

– По линии отца мои предки из Пензы. Бабушка из дворянской, но беднейшей семьи. Одно время пела в Большом театре. Прадед окончил три института, умер в 90 лет. По линии матери у нас в роду имеются поляки. При Екатерине они попали в Туркмению, в Ашхабад, где папа с мамой впоследствии поженились. А при ашхабадском землетрясении 48-го года мама потеряла всю свою семью – родителей и младшего брата. Я тогда была совсем крохой. Мама хотела взять меня в родительский дом, чтобы искупать (там были приличные условия), но я закапризничала, и визит не состоялся. Если бы не тот детский каприз, мама бы вместе со мной осталась под руинами.

– Вы верите в судьбу?

– Абсолютно. Можно даже сказать, что я фаталист. Что должно случиться, то и произойдет.

– В Саратове о вас идет слава как о женщине умной, язвительной и независимой, из тех, что за словом в карман не полезет. Это тоже папин характер?

– Это – жизнь. Я принадлежу к довольно циничному поколению, рано разуверившемуся во всех постулатах нашего строя. Судите сами: кандидатом в члены КПСС я стала в день смерти Брежнева, а в партию вступила в день кончины Андропова.

– Лукавите?

– Нет, истинная правда. Билет члена КПСС мне на фиг не был нужен, я просто понимала правила игры. На киностудии членами КПСС были всяческие вахтеры. На партийных собраниях они агрессивно рекомендовали творческим сотрудникам, режиссерам и операторам ходить на работу к 8.30 и уходить строго в 17.30. Чтобы бороться с вахтерскими партийными бонзами, я вступила в КПСС.

– И все же, Марина, как вы заболели режиссурой?

– Ближе к окончанию школы я с родителями жила в Самаре, тогдашнем Куйбышеве. А Самарская киностудия документальных фильмов снимала тогда кино, о котором говорил весь Союз. Да и художественные – как отечественные, так и зарубежные – выходили в то время в прокат один ярче другого. Помню оглушительное впечатление от «Рокко и его братья», пронзительные хуциевские ленты. Короче, после окончания школы я отправилась поступать во ВГИК, но оказалось, что, кроме таланта, требуется еще два года трудового стажа в киношной сфере. Задала я проблем своим домашним! По великому блату меня устроили помощником режиссера на Куйбышевском телевидении. Чтобы время до поступления во ВГИК не пропадало, мама убедила меня поступить в вуз. Я подала документы на филфак пединститута на дневное отделение. Представляете, какая наглость с моей стороны. Я работала дни напролет и одновременно якобы училась на дневном. Заявлялась на сессию и интересовалась у однокурсниц: «Ну что, девчонки, сегодня сдаем?» Если толком не знала предмет, вступала с преподавателями в полемику. Короче, та еще была студентка.

– И долго это продолжалось?

– Не очень. В конце концов я перевелась на заочный.

– Ну, а ВГИК?

– С ВГИКом наш роман не заладился. Тем более что вскоре я вышла замуж за очень известного в кругах документалистов режиссера.

– Надо полагать, что жизнь и с ним не заладилась, потому что ваш нынешний муж, насколько я знаю, не режиссер.

– Жизнь с первым мужем не пошла потому, что в моей жизни случилась великая любовь. Приехав в Саратов на местную киностудию, я познакомилась с Геннадием Бойненковым– замечательным оператором и дивным человеком. Он был на 16 лет старше меня. Студийные дамы посчитали своим долгом предупредить меня, молоденькую барышню, что Геннадий не дурак выпить и большой охотник до прекрасного пола. Присмотревшись к этому мужчине, я поняла, что и пил, и за женщинами он ухаживал не больше других мужиков. Просто Геннадий являлся очень яркой личностью, независимым, умным и тонким человеком. Он умел жить так, чтобы причинять как можно меньше неудобств и дискомфорта другим людям. Но при этой, я бы сказала, повышенной деликатности, если надо, давал бой и хамству, и пошлости. Я, кстати, убеждена, если бы Геннадий был жив, он сумел бы сохранить, оградить Саратовскую студию кинохроники от разрушения ее варягами со стороны. Но что случилось, то случилось. Мой второй муж скончался очень рано, в 49 лет, от рака. Мы прожили с ним четыре счастливейших года, каждый день из которых, я не преувеличиваю, был праздником. До самого последнего дня своей жизни он оставался абсолютным мужчиной: ни жалобы, ни смены настроения, ни агрессии, как это нередко бывает у умирающих.

– Чем вы спаслись от такой утраты, как восстановили себя?

– Я вкалывала, как каторжная, лишь бы заглушить душевную боль. Кстати, в тот период сполна узнала, как могут быть злы и добры люди. Друзья и коллеги Лева Денисов, Нина Волкова поддерживали меня как могли, а один человек, кстати, не последний на киностудии, сказал: «Дайте Ивановой снять фильм, пусть она обосрется». Так что всякого я на своем веку повидала. А фильм сняла, и вопреки прогнозу той дамы, туалет мне не потребовался. Фильм получился о мастере ПТУ и назывался «Олег Каркач и его мальчишки».

– У вас есть враги?

– Я бы назвала их временными недоброжелателями и злопыхателями, они периодически возникают в моей жизни в зависимости от степени успеха моих фильмов. Видите ли, на протяжении 13 лет на разного рода представительных всесоюзных кинофестивалях показывали мои фильмы. И они брали призы и дипломы. Естественно, некоторые люди не могли этого перенести.

– А коммерческие, заказные фильмы снимать приходилось?

– Не без этого. Но, знаете, любая заказуха открывает путь к очень ярким личностям. Благодаря коммерческому заказу на фильм о транспортной милиции я познакомилась с Андреем Граковым, опером Волгоградской транспортной милиции по розыску наркотиков. Очень колоритный мужчина, дерзкий, неправильный. Абсолютный трудоголик. Зарплата не ахти, здоровье ни к черту, начальство таких, как он, не жалует – слишком независим, свое мнение смеет иметь. Поэтому в генералы такие редко выходят. А работа у него хоть и любимая, но препоганая. Так я, кстати, и фильм о нем назвала. Наркотики-то ведь и в желудке наркокурьеры перевозят, так что много где копаться приходится.

– Я видела ваш фильм об опере Гракове. Он рождает ощущение того, что все это снято скрытой камерой, настолько естественны люди. Как добились такого эффекта?

– Так ведь к герою подобраться надо! Надо, чтобы он тебе поверил и понял, что ты от него хочешь. К Андрею наша съемочная группа ездила просто так, посмеяться, пивка попить, дурака повалять примерно в течение недели. Но именно в дуракаваляльный период наводились мосты, формировалось доверие. Поэтому, наверное, фильм и удался. Поэтому в прошлом году на международном фестивале документального кино в Санкт-Петербурге оказался удостоен диплома.

– Марина, а есть ли такая тема, на которую мечтали бы снять фильм, да невозможно?

– Интересный вопрос. Пожалуй, я бы хотела снять фильм... о плохом, дрянном человеке. Хотя и говорят, что люди многомерны, что в каждом из нас есть ад и рай, ангелы и черти, все равно, согласитесь, встречаются все же очень дурные люди, которые самовыражаются, самоутверждаются за счет других, которые совершают откровенно непорядочные поступки. И получают от этого удовольствие. При этом я имею в виду не убийц, не отморозков вроде Чикатило, а просто злых и неприятных персонажей.

Но, мечтая о таком фильме, я понимаю, снять его весьма проблематично. Это ведь вопрос этики. Фильм выйдет, и человек поймет, что в нем сняли и зачем.

А вообще-то документальное кино – всегда произведение о человеке. В основе любого события стоит личность, его драма, борение, жизнь. Документальное кино развивается сейчас семимильными шагами. Молодые кинематографисты делают сильные и яркие вещи. А раньше-то ведь что было – два-три жанра в сфере документалистики. Фильм-портрет, поэтическая зарисовка... А сейчас появились настоящие фильмы-притчи. Меня до глубины души потрясла работа Гутмана «Фрески». Продолжительность этой ленты 1.40 – гиперрекорд для документалистики. Я не поклонница длинного документального кино, а «Фрески» смотрела и не хотела, чтобы фильм заканчивался. Лента рассказывает о жизни провинциального армянского городка. Люди потрясающе играют самих себя. Главный герой – кладбищенский каменотес. Все события как бы преломляются через его мировоззрение, через его опыт. Режиссер сделал печальный и удивительно светлый фильм одновременно. В его ленте люди, как бы ни было трудно, не теряют самих себя, своего достоинства, доброты, способности любить, даже когда любить, кажется, нет сил. А еще они ценят те сиюминутные, может быть, крошечные радости, которые преподносит им судьба.

Фильм напомнил мне ту простую истину, что жизни надо радоваться, и еще – почаще смотреть на себя со стороны. Это очень отрезвляет.

– Марина, а о политиках не хотелось бы снять кино?

– Да нет, они мне неинтересны.

– А губернатор?

– А мы уже снимали о нем фильм. Правда, это было достаточно давно, когда он строил на своей малой родине церкви и, кажется, умел еще краснеть. Теперь он разучился это делать напрочь. Впрочем, вы подали мне идею. Сейчас я бы, вероятно, сняла о нем фильм. По губернатору ведь проехался каток недоброй славы, и он отнюдь не красиво прогремел на всю матушку Россию. Было бы интересно посмотреть, что этот человек приобрел, что потерял.

– Думаете, снова научился краснеть?

– Ну, это вряд ли.

– Интересно, а как вы оцениваете саратовское телевидение? Ведь в последнее время расплодилось много всяческих каналов.

– Я считаю и центральное, и местное телевидение абсолютно ужасным явлением. Оно пошло от начала и до конца. Что же касается местных каналов, то они просто удручают. Я понимаю, что телевидение напрямую зависит от власти. Как говорится, «кто за девушку платит, тот ее и танцует». Но, ей-Богу, не в таком же ритме. Местное телевидение рождает ощущение каменного века. Убийственный примитив! Якобы женские программы на самом деле лишь рекламные рекомендации, где дешевле купить спагетти и качественнее сделать педикюр. Когда смотришь местные телеканалы, такое впечатление, что в городе ничего не происходит ни в плане культуры, ни в плане экономики. Есть, правда, тройка дежурных персонажей, которые с готовностью кочуют по всем каналам. Главреж драмы Антон Кузнецов на саратовском TV почти как секретарь обкома в былые времена. Бойко выступает по поводу и без повода, освещая любой писк из театра, в котором решительно нечего смотреть.

С театрами у нас вообще что-то неладное происходит. Развалился АТХ, никто из чиновников, ответственных за культуру, и не почесался. Ну не верю я, что нельзя было найти помещения для этого замечательного коллектива. Просто кому-то надо было выжить талантливых актеров и самобытного режиссера из города. Серости всегда выгодно убирать яркость, ибо на ее фоне она выглядит малопривлекательной.

– Существует мнение, что в Саратове интеллигенция и власть всегда прекрасно сосуществовали. Согласны?

– Я бы даже сказала посильнее. В нашем городе интеллигенция и власть дружны. Вообще к Саратову у меня отношение очень сложное. Тридцать лет назад, когда приехала сюда из Самары, я совершенно очаровалась городом. Переманила сюда родителей, говорила им, что это прелестное место, зелененький, чистый и уютный город, по которому хочется ходить пешком. Теперь мои ощущения поменялись с точностью до наоборот. Божественный город катастрофически превращается в некий занюханный, заштатный населенный пункт с моралью и замашками райцентра. Да, я не утрирую. Когда иду через городскую площадь, мне становится просто стыдно. Городская Доска почета. Надпись «Лучшие люди». Фу, какая же дикость! Почему, положим, Горелик – лучший человек, а остальные что – говно?

В прошлом году мне повезло. По своим киношным делам довелось много поездить по России. Москва, Питер, Элиста, Пенза, Астрахань, Волгоград... Так вот, любой из этих городов выгодно отличается от Саратова – и дорогами, и зарплатой, и лучшим отношением к человеку со стороны властей. Что-то у нас здесь сильно не так. Гнилью веет. Чем человек ни подлее и ни серее, тем он более востребован. Любая же яркая инициатива у нас наказуема. Едва поднимешь голову, тебе сразу и дадут по ней, чтоб не высовывалась. Нынешней власти нужны безликие люди, поэтому мы не живем, а как бы живем.

– Были ли в вашей судьбе командировки, которые запали в душу особо?

– Да, это Чечня. В Толстом Юрте, где базируются наши войска, впечатления колоссальные. Люди живут на руинах. Многие чеченцы помогают оставшимся там русским бабушкам, женщинам с детьми. Вообще местное население, и русское, и чеченское, очень жалко. Чеченцы почти повально неграмотны – и дети, и взрослые. Религия там берет верх над образованием. А религия, естественно, подается соответствующими людьми под нужным соусом. При этом чеченцы поразили меня. Красивый народ, умудрившийся сохранить свою культуру, традиции, песни и национальную кухню. Сталин в свое время вытравил эту самобытность из многих народов. Я снимала как-то фильм «Капля калмыцкой крови». Так вот, калмыки как суверенная нация закончились. Они даже овцеводами быть разучились, хотя это, казалось бы, в их генетику заложено. Чеченцы устояли. Но к чему приведет эта бесконечная война, сложно сказать. Местные мальчишки ставят за определенный тариф «растяжки», оружие есть у каждого, потому что люди должны иметь возможность мало-мальски защищаться. Местное население целиком зависит от того, какие солдаты приходят на их землю. Надо сказать, что наши саратовские ребята – и из транспортной милиции, и из РУБОПа – снискали там себе добрую славу. Местные жители к ним даже за помощью обращались. А вообще службу в Чечне несут очень разные люди. Мне довелось пообщаться с одним контрактником из Иркутска, бахвалившимся, что отрежет у убитого чеченца уши и привезет их в качестве сувенира жене. Что можно сказать об этом парне? Его родному городу Иркутску будет не очень весело, когда он в него вернется. Отношение к смерти выявляет человека, а в Чечне по полной программе демонстрирует себя российская бездуховность.

Убеждена, что чеченская война – позор для нашей страны.

– Марина, вы основали частную киностудию «Иванов». Как к вам пришла такая мысль?

– Все очень просто. Когда в начале 90-х годов студии кинохроники стали плохо финансироваться, захотелось что-то противопоставить развалу. Дело было даже не в деньгах. Главным мотивом стало унижение любимой профессии. Захотелось ее защитить. Я люблю и, позволю себе нескромность, умею снимать кино. Стало быть, следовало найти выход из положения.

Делать кино – очень дорогое занятие. Особенно если ты снимаешь его не на видеокамеру, что проще, а на кинокамеру. Это практически ювелирная работа. К сожалению, Госкино отпускает сейчас лимит пленки всего лишь 1:3, в то время как я всю жизнь снимала 1:10. Чем больше пленки, тем больше шансов снять тот самый эффектный, проникновенный и яркий кадр. Для сравнения, японцы снимали Олимпиаду в Саппоро 1:100. Вот это я понимаю возможности для маневра. Аренда оборудования стоит очень дорого. Поэтому фактическая стоимость моего 26-минутного фильма о том же опере Гракове – 600 тысяч. Мой гонорар за него составил 10 тысяч рублей.

– А сколько времени он снимался?

– Месяц.

– Как обстоят дела в саратовской кинодокументалистике сегодня?

– Ее, увы, почти нет. Студия акционируется.

– Марина, у вас есть какое-то личное правило жизненного успеха?

– Я считаю, что великое счастье, когда общаются, дружат друг с другом, любят друг друга люди с родственными душами. Люди, образно говоря, «одной крови». Близость такого рода всегда ощутима. Мой нынешний, надеюсь, последний, муж Олег был до встречи со мной тренером по стрельбе из лука. Почти что Робином Гудом работал. Пообщавшись со мной, он, будучи взрослым мужчиной, поменял профессию. Ему это, представьте себе, понравилось. Он стал сначала ассистентом оператора у нас на киностудии, а сейчас Олег совладелец студии «Иванов» и заместитель директора Нижне-Волжской студии кинохроники. Я думаю, что люди бывают счастливы тогда, когда все в их жизни случается вовремя. Моя жизнь сотворена исключительно мною по собственному разумению, так что гневаться не на кого и не на что.

Опубликовано: «Новые времена в Саратове», № 21 (83), 4-10 июня 2004 г.