Кругами ада – к небу
Эта книга была моей настольной в течение многих лет. А в некоторые периоды своей жизни я нуждалась в ней, как астматик в ингаляторе.
Совсем худо, говоришь? Возьми «Крутой маршрут», прочитай две-три главки.
«На третий день моего пребывания на Известковой, когда мне все на свете было уже почти безразлично и перед глазами плыли золотые и лиловые круги, мне вдруг выдали кусок хлеба. Невзирая на то, что с выполнением плана кайловки дела у меня шли все хуже.
– На пробу даю. Может, за ум возьмешься,– буркнул командир вохры с какой-то непонятной тревогой.
Потом выяснилось, что в эти дни где-то сравнительно недалеко от Известковой рыскало начальство Севлага... Акт о смерти был им к приезду начальства ни к чему. Так мне перепало хлебушка, и еще немного отодвинулась развязка, казавшаяся неизбежной» (здесь и далее цитируется по изданию: Евгения Гинзбург. Крутой маршрут: хроника вермен культа личности. М.: Астрель: АСТ, 2008).
Кто-то может подумать, что я читала это исключительно для сравнения – чтобы встряхнуть себя и пристыдить: вот каково приходилось людям, что на этом фоне твои страдания!
Да, и этот ингредиент в моем лекарстве присутствовал, но решающее действие оказывал не он.
Не случайно же я использовала именно книгу Евгении Гинзбург, а не воспоминания других страдальцев, также прошедших через ГУЛАГ (или, скажем, через Равенсбрюк) и написавших об этом впоследствии.
У Гинзбург есть то, чего у других нет. Нет, по крайней мере, с такой поразительной яркостью, как у нее. Что же это такое?
Вот, через восемнадцать лет после ареста, пройдя воистину все круги ада и чудом уцелев, 51-летняя Евгения Семеновна летит на хрупком самолетике над тайгой – из Магадана в Москву за справкой о реабилитации:
«...я не просто счастливица, я счастливица стократная. Потому что я вывожу сейчас на этом «Иле» не только относительно целые руки и ноги, глаза и уши, но и целехонькую душу, не потерявшую способности любить и презирать, негодовать и восторгаться».
Книга Евгении Гинзбург – о том, как человек остается человеком в условиях, исключающих, казалось бы, все человеческое. И о том, что колоссальная потеря приводит подчас к великому приобретению.
Евгения Гинзбург родилась в 1904 году в интеллигентной семье. В послереволюционные годы стала активной комсомолкой, затем вступила в ВКП(б). Окончила Казанский университет, защитила диссертацию по истории, заведовала отделом в газете «Красная Татария». Была женой Павла Аксенова – видного казанского партработника, члена ЦИК СССР. Родила двух сыновей – Алексея (умершего от голода в Ленинградской блокаде) и Василия, впоследствии знаменитого писателя...
– Няня, возьмите ребенка! Я не могу его сейчас видеть...
Это она кричала, когда ее звонком вызвали из дома в НКВД «для получения сведений», но она, своевременно отказавшаяся от иллюзий, знала уже, что не вернется. Маленький Васька цеплялся за маму и не хотел ее отпускать. Так все начиналось.
Годами листая «Крутой маршрут» взад и вперед, я спрашивала себя, где же здесь самые страшные страницы. Может быть, вот эти – про одиночку Ярославской тюрьмы, где наша героиня провела год перед каторгой и едва не разучилась разговаривать? Или эти – про многодневный этап в раскаленном товарном вагоне, битком набитом несчастными женщинами, каждой из которых «по режиму» полагался один стакан воды в сутки и пи каплей больше ни в коем случае?.. Или вот эти – про то, как хоронили умерших от цинги и дистрофии в таежной больнице: тела рубили на куски, чтоб не копать длинные могилы...
Когда кажется, что все человеческие силы уже исчерпаны и человек может только умереть, выясняется, что это было только начало, или – что до конца еще далеко. Такой вот маршрут.
Но почему на иных страницах книги мы вдруг улыбаемся, даже смеемся вместе с автором? Откуда способность к юмору? И откуда в книге столько света?
Свет, прежде всего, – от любви. Страницы «Крутого маршрута» дышат безмерной любовью и жалостью автора к братьям и сестрам по несчастью. Вместо того чтоб стать друг для друга волками, драться за крошку хлеба, за место на нарах, за благоволение начальства, они становились братьями и сестрами, и их связь была прочнее многих иных человеческих связей. Там, где просто не было этой крошки хлеба, глотка воды, лекарства необходимого, чтобы спасти жизнь, – там ее спасала рука друга, вовремя легшая на плечо, доброе слово, невозможная, казалось бы, в этой ситуации шутка... или прочитанное стихотворение.
«Однажды уже в Москве шестидесятых годов один писатель высказал мне сомнение: неужели в подобных условиях, будучи лишенными всего - не только средств гигиены, парфюмерии, но даже самого необходимого! - заключенные могли читать про себя стихи и находить в поэзии душевную разрядку? Да, да, он знает – об этом свидетельствую не я одна, но ему все кажется, что эта мысль возникла у нас задним числом. Этот писатель прожил в общем-то благополучную жизнь...»
И откуда ему знать о возможностях человеческого духа!
«Крутой маршрут» – это, кроме всего прочего, еще и книга о любви в самом конкретном выражении. О любви мужчины и женщины. Евгении Гинзбург и Антона Вальтера. Вальтер – это врач, мотавший на момент их встречи третий срок. Человек, который выживал сам – для того, чтобы спасать других. Гомеопат, научившийся делать необходимые лекарства из таежных растений. Бесстрашный борец за каждую гаснущую жизнь. Колымская знаменитость. Весельчак и балагур. Он умер вскоре после реабилитации – в нормальной гражданской больнице, среди коллег-врачей и при изобилии продуктов. От лагерной болезни – цинги. Организм был сломан безнадежно, сил сопротивляться уже не было – все силы были отданы спасению ближних.
Каторжная любовь Антона и Евгении – это постоянный страх принудительной разлуки, страх гнева лагерного начальства, для которого связь «зэка с зэкою» – это разврат, даже если ничего, кроме объятия, не наблюдалось; это страх за любимого (любимую), многократно страшнейший, чем страх за себя... Это счастье, даже и не снившееся иным благополучным людям.
Вот Евгения, оттрубившая десять лет, выходит из лагеря на весьма относительную свободу, т.е. на поселение – прямо в колымский буран. Доктор встречает ее на таежной дороге.
«Мы идем рядом. По направлению к свободе. Уходим все дальше от Эльгена (лагеря-совхоза, – М.Б.). И вдруг я всем своим существом ощущаю острый пароксизм счастья. Не радости, не удовольствия, а именно счастья. Такого безудержного полета души, когда все, даже самые глубинные тревоги и страхи покидают тебя, и ты несешься, несешься, точно прицепившись к хвосту неведомой Жар-птицы...»
Их колымское счастье – это карточный домик, но в нем, насколько возможно, тепло, в нем горит свет и ждут гостей. После всех лагерей, живя на поселении в Магадане, Антон и Евгения – к тому моменту уже законные супруги – удочерили девочку-сироту, затем вызвали с материка подросшего сына Евгении, того самого Ваську – он, 16-летний, познакомился, наконец, с мамой. Но Молох не насытился, поднялась вторая волна репрессий – 1947–49 годы, и Евгению Семеновну, музработника магаданского детского сада, арестовали вторично – за «продолжение контр¬революционной террористической деятельности».
«...страдание очищает только в определенной дозе. Когда оно затягивается на десятилетия и врастает в будни, оно уже не очищает. Оно просто превращает в деревяшку...»
Но превратиться в деревяшку «не удалось». Заключенной Гинзбург в очередной раз повезло. Точнее, ее в очередной раз спасли. И кто же? Полковник МГБ, уставший, видимо, от бесчеловечности.
Впрочем, она уже знала, что это не просто везение. В тюрьме после второго ареста она «читала наизусть немецкие католические молитвы», которым научил ее доктор Вальтер, и «впервые в жизни мечтала о церкви как о прибежище». Вальтер был верующий – в отличие от многих его товарищей по несчастью, из которых никакие колымские вьюги не вымели словечек типа «поповщина», «мракобесие» и «реакционный мистический настрой». А Евгении – в прошлом ученой марксистке – взойти к вере было непросто. Маршрут, кстати, крутой – еще и поэтому.
«Дар благодарности – редчайший дар. И я не исключение. Все мы неистово взываем «Помоги!», когда гибнем, но очень редко вспоминаем об Источнике своего спасения, когда опасность отступила. На своем крестном пути я видела десятки и даже сотни наиученнейших марксистов, ортодоксов, которые в страшные моменты жизни обращали свои искаженные мукой лица к Тому, чье существование они так авторитетно отвергали в своих многолетних лекциях и докладах. Но те, кому удалось спастись, благодарили за это не Бога, а в лучшем случае Никиту Хрущева. Или вообще никого не благодарили. Такова наша натура».
Пламенная большевичка провела восемнадцать лет в аду и вернулась из ада христианкой. Она не одна такая. Но их и не миллионы – таких.
После смерти Сталина, когда реабилитация еще не настала, но отношение к заключенным и ссыльным уже заметно смягчилось, Евгении Семеновне предложили преподавать литературу в вечерней школе для офицеров магаданской комендатуры МГБ – многие из них не имели даже среднего образования. Она была рада им помочь, открыть для них целый мир... Однако не все ее товарищи по каторге и ссылке это приняли. Измученные, сломленные и озлобленные люди винили Евгению чуть ли не в предательстве. Они говорили, что единственное достойное отношение к людям, служившим и служащим власти,– это ненависть и, насколько возможно, месть. Ей очень хотелось ответить теми словами, которые приводит апостол Павел в Послании к римлянам: Мне отмщение, и Аз воздам, говорит Господь. Начало этого стиха: Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию (Рим. 12, 19). Но она стеснялась это произнести. Или – понимала, что они не готовы это услышать. И объясняла им, как могла – на «человеческом» языке:
«...ведь если встать на путь преследований каждого, кто по недомыслию, по трусости, по слабости, по жадности, по доверчивости, по темноте творил зло, если снова поощрять жестокость даже по отношению к вчерашним винтикам в машине злодейства – чем все это кончится? Ведь обрастем клыками и шерстью! На четвереньки встанем!»
«Крутой маршрут» – книга остросюжетная, неожиданная, многогранная и, с литературной точки зрения.– совершенно блестящая. Но я бы определила ее еще и иначе. Есть такое выражение: душеполезное чтение. Обычно его относят к святоотеческим трудам, к книгам, написанным православными священниками, монашествующими либо воцерковленными мирянами – о церковной, духовной жизни...
Но книгу Евгении Гинзбург можно поставить на полку в этой библиотеке с полным основанием.
«Православие и современность»,
№13 (29), 2009 г.
Совсем худо, говоришь? Возьми «Крутой маршрут», прочитай две-три главки.
«На третий день моего пребывания на Известковой, когда мне все на свете было уже почти безразлично и перед глазами плыли золотые и лиловые круги, мне вдруг выдали кусок хлеба. Невзирая на то, что с выполнением плана кайловки дела у меня шли все хуже.
– На пробу даю. Может, за ум возьмешься,– буркнул командир вохры с какой-то непонятной тревогой.
Потом выяснилось, что в эти дни где-то сравнительно недалеко от Известковой рыскало начальство Севлага... Акт о смерти был им к приезду начальства ни к чему. Так мне перепало хлебушка, и еще немного отодвинулась развязка, казавшаяся неизбежной» (здесь и далее цитируется по изданию: Евгения Гинзбург. Крутой маршрут: хроника вермен культа личности. М.: Астрель: АСТ, 2008).
Кто-то может подумать, что я читала это исключительно для сравнения – чтобы встряхнуть себя и пристыдить: вот каково приходилось людям, что на этом фоне твои страдания!
Да, и этот ингредиент в моем лекарстве присутствовал, но решающее действие оказывал не он.
Не случайно же я использовала именно книгу Евгении Гинзбург, а не воспоминания других страдальцев, также прошедших через ГУЛАГ (или, скажем, через Равенсбрюк) и написавших об этом впоследствии.
У Гинзбург есть то, чего у других нет. Нет, по крайней мере, с такой поразительной яркостью, как у нее. Что же это такое?
Вот, через восемнадцать лет после ареста, пройдя воистину все круги ада и чудом уцелев, 51-летняя Евгения Семеновна летит на хрупком самолетике над тайгой – из Магадана в Москву за справкой о реабилитации:
«...я не просто счастливица, я счастливица стократная. Потому что я вывожу сейчас на этом «Иле» не только относительно целые руки и ноги, глаза и уши, но и целехонькую душу, не потерявшую способности любить и презирать, негодовать и восторгаться».
Книга Евгении Гинзбург – о том, как человек остается человеком в условиях, исключающих, казалось бы, все человеческое. И о том, что колоссальная потеря приводит подчас к великому приобретению.
Евгения Гинзбург родилась в 1904 году в интеллигентной семье. В послереволюционные годы стала активной комсомолкой, затем вступила в ВКП(б). Окончила Казанский университет, защитила диссертацию по истории, заведовала отделом в газете «Красная Татария». Была женой Павла Аксенова – видного казанского партработника, члена ЦИК СССР. Родила двух сыновей – Алексея (умершего от голода в Ленинградской блокаде) и Василия, впоследствии знаменитого писателя...
– Няня, возьмите ребенка! Я не могу его сейчас видеть...
Это она кричала, когда ее звонком вызвали из дома в НКВД «для получения сведений», но она, своевременно отказавшаяся от иллюзий, знала уже, что не вернется. Маленький Васька цеплялся за маму и не хотел ее отпускать. Так все начиналось.
Годами листая «Крутой маршрут» взад и вперед, я спрашивала себя, где же здесь самые страшные страницы. Может быть, вот эти – про одиночку Ярославской тюрьмы, где наша героиня провела год перед каторгой и едва не разучилась разговаривать? Или эти – про многодневный этап в раскаленном товарном вагоне, битком набитом несчастными женщинами, каждой из которых «по режиму» полагался один стакан воды в сутки и пи каплей больше ни в коем случае?.. Или вот эти – про то, как хоронили умерших от цинги и дистрофии в таежной больнице: тела рубили на куски, чтоб не копать длинные могилы...
Когда кажется, что все человеческие силы уже исчерпаны и человек может только умереть, выясняется, что это было только начало, или – что до конца еще далеко. Такой вот маршрут.
Но почему на иных страницах книги мы вдруг улыбаемся, даже смеемся вместе с автором? Откуда способность к юмору? И откуда в книге столько света?
Свет, прежде всего, – от любви. Страницы «Крутого маршрута» дышат безмерной любовью и жалостью автора к братьям и сестрам по несчастью. Вместо того чтоб стать друг для друга волками, драться за крошку хлеба, за место на нарах, за благоволение начальства, они становились братьями и сестрами, и их связь была прочнее многих иных человеческих связей. Там, где просто не было этой крошки хлеба, глотка воды, лекарства необходимого, чтобы спасти жизнь, – там ее спасала рука друга, вовремя легшая на плечо, доброе слово, невозможная, казалось бы, в этой ситуации шутка... или прочитанное стихотворение.
«Однажды уже в Москве шестидесятых годов один писатель высказал мне сомнение: неужели в подобных условиях, будучи лишенными всего - не только средств гигиены, парфюмерии, но даже самого необходимого! - заключенные могли читать про себя стихи и находить в поэзии душевную разрядку? Да, да, он знает – об этом свидетельствую не я одна, но ему все кажется, что эта мысль возникла у нас задним числом. Этот писатель прожил в общем-то благополучную жизнь...»
И откуда ему знать о возможностях человеческого духа!
«Крутой маршрут» – это, кроме всего прочего, еще и книга о любви в самом конкретном выражении. О любви мужчины и женщины. Евгении Гинзбург и Антона Вальтера. Вальтер – это врач, мотавший на момент их встречи третий срок. Человек, который выживал сам – для того, чтобы спасать других. Гомеопат, научившийся делать необходимые лекарства из таежных растений. Бесстрашный борец за каждую гаснущую жизнь. Колымская знаменитость. Весельчак и балагур. Он умер вскоре после реабилитации – в нормальной гражданской больнице, среди коллег-врачей и при изобилии продуктов. От лагерной болезни – цинги. Организм был сломан безнадежно, сил сопротивляться уже не было – все силы были отданы спасению ближних.
Каторжная любовь Антона и Евгении – это постоянный страх принудительной разлуки, страх гнева лагерного начальства, для которого связь «зэка с зэкою» – это разврат, даже если ничего, кроме объятия, не наблюдалось; это страх за любимого (любимую), многократно страшнейший, чем страх за себя... Это счастье, даже и не снившееся иным благополучным людям.
Вот Евгения, оттрубившая десять лет, выходит из лагеря на весьма относительную свободу, т.е. на поселение – прямо в колымский буран. Доктор встречает ее на таежной дороге.
«Мы идем рядом. По направлению к свободе. Уходим все дальше от Эльгена (лагеря-совхоза, – М.Б.). И вдруг я всем своим существом ощущаю острый пароксизм счастья. Не радости, не удовольствия, а именно счастья. Такого безудержного полета души, когда все, даже самые глубинные тревоги и страхи покидают тебя, и ты несешься, несешься, точно прицепившись к хвосту неведомой Жар-птицы...»
Их колымское счастье – это карточный домик, но в нем, насколько возможно, тепло, в нем горит свет и ждут гостей. После всех лагерей, живя на поселении в Магадане, Антон и Евгения – к тому моменту уже законные супруги – удочерили девочку-сироту, затем вызвали с материка подросшего сына Евгении, того самого Ваську – он, 16-летний, познакомился, наконец, с мамой. Но Молох не насытился, поднялась вторая волна репрессий – 1947–49 годы, и Евгению Семеновну, музработника магаданского детского сада, арестовали вторично – за «продолжение контр¬революционной террористической деятельности».
«...страдание очищает только в определенной дозе. Когда оно затягивается на десятилетия и врастает в будни, оно уже не очищает. Оно просто превращает в деревяшку...»
Но превратиться в деревяшку «не удалось». Заключенной Гинзбург в очередной раз повезло. Точнее, ее в очередной раз спасли. И кто же? Полковник МГБ, уставший, видимо, от бесчеловечности.
Впрочем, она уже знала, что это не просто везение. В тюрьме после второго ареста она «читала наизусть немецкие католические молитвы», которым научил ее доктор Вальтер, и «впервые в жизни мечтала о церкви как о прибежище». Вальтер был верующий – в отличие от многих его товарищей по несчастью, из которых никакие колымские вьюги не вымели словечек типа «поповщина», «мракобесие» и «реакционный мистический настрой». А Евгении – в прошлом ученой марксистке – взойти к вере было непросто. Маршрут, кстати, крутой – еще и поэтому.
«Дар благодарности – редчайший дар. И я не исключение. Все мы неистово взываем «Помоги!», когда гибнем, но очень редко вспоминаем об Источнике своего спасения, когда опасность отступила. На своем крестном пути я видела десятки и даже сотни наиученнейших марксистов, ортодоксов, которые в страшные моменты жизни обращали свои искаженные мукой лица к Тому, чье существование они так авторитетно отвергали в своих многолетних лекциях и докладах. Но те, кому удалось спастись, благодарили за это не Бога, а в лучшем случае Никиту Хрущева. Или вообще никого не благодарили. Такова наша натура».
Пламенная большевичка провела восемнадцать лет в аду и вернулась из ада христианкой. Она не одна такая. Но их и не миллионы – таких.
После смерти Сталина, когда реабилитация еще не настала, но отношение к заключенным и ссыльным уже заметно смягчилось, Евгении Семеновне предложили преподавать литературу в вечерней школе для офицеров магаданской комендатуры МГБ – многие из них не имели даже среднего образования. Она была рада им помочь, открыть для них целый мир... Однако не все ее товарищи по каторге и ссылке это приняли. Измученные, сломленные и озлобленные люди винили Евгению чуть ли не в предательстве. Они говорили, что единственное достойное отношение к людям, служившим и служащим власти,– это ненависть и, насколько возможно, месть. Ей очень хотелось ответить теми словами, которые приводит апостол Павел в Послании к римлянам: Мне отмщение, и Аз воздам, говорит Господь. Начало этого стиха: Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию (Рим. 12, 19). Но она стеснялась это произнести. Или – понимала, что они не готовы это услышать. И объясняла им, как могла – на «человеческом» языке:
«...ведь если встать на путь преследований каждого, кто по недомыслию, по трусости, по слабости, по жадности, по доверчивости, по темноте творил зло, если снова поощрять жестокость даже по отношению к вчерашним винтикам в машине злодейства – чем все это кончится? Ведь обрастем клыками и шерстью! На четвереньки встанем!»
«Крутой маршрут» – книга остросюжетная, неожиданная, многогранная и, с литературной точки зрения.– совершенно блестящая. Но я бы определила ее еще и иначе. Есть такое выражение: душеполезное чтение. Обычно его относят к святоотеческим трудам, к книгам, написанным православными священниками, монашествующими либо воцерковленными мирянами – о церковной, духовной жизни...
Но книгу Евгении Гинзбург можно поставить на полку в этой библиотеке с полным основанием.
«Православие и современность»,
№13 (29), 2009 г.
Опубликовано: «Новые времена в Саратове» №11 (364)
Автор статьи: Марина БИРЮКОВА
Рубрика: Память/История
