Гражданина Ерофея Колдыбаева, родившегося в известном селе Кузюбаевка, следует увековечить в бронзе как достойного представителя народного фольклора. Прародина нашего персонажа после отмены крепостного права была в авангарде земельных отношений задолго до столыпинских реформ...

У нас была великая эпоха. Ерошка Колдыбаев из деревни Кузюбаевка все эти годы решительно и бесповоротно, нога в ногу шел с реформами по-саратовски. С легкой руки губернатора... нет, не руки... В общем, каким-то образом родил тот однажды собирательный образ и выпустил на просторы губернии. С тех пор Ерошка и мается вдали от родной деревни.

Говорит губернатор дословно следующее: «В нашей области все знают: самое позорное – это услышать из моих уст в свой адрес сравнение с Ерошкой и Кузюбаевкой». И впрямь, очень часто вспоминает губернатор Ерошку Колдыбаева, чуть ли не в каждом публичном выступлении.

Города возникли из огорода. Его городили. Сдается мне, потому-то и без Кузюбаевки не обошлось. Но если посмотреть шире, Ерошка, конечно, не основатель Саратова, но главный его житель. Приращается население города ерошками. Приезжают, обосновываются, пускают корни. Перетаскивают родню. Детей заводят, пополняют генофонд – столько не рожают городские. Жизнь бурлит благодаря Ерошке. Хоть и сам он такой неказистый, и деревня его – с четырех сторон овраг, в середине яма.

Ерошка – с хитрецой и сметкой. И не потому, что начитанный, а потому что ленивый. Потомственно от этой извечной русской хвори исцеляется лихорадочным «Эй, ухнем!» неоригинальным. Затем следует отмечание успешно завершенного аврала. Наутро похмельным енотом из норы на улицу нос не кажет. А гром грянет – снова перекрестится. На образа и подобие. Нормальный мужичок, а каким ему еще быть с такой-то фамилией?

Ерошка больше скажет о менталитете саратовца, чем рекламные буклеты и нелепые сайты в Интернете: «Саратов – многофункциональный центр с многочисленными промышленными, культурными и образовательными учреждениями». Тут один раз взглянул на Ерофея Дормидонтовича – и все понял. Такого мужичка на козе не объедешь...

Вот кому памятник ставить надо. Думаю, глаз радует не «столыпотворение». Столпов-то как раз возведено немерено. А память впускает в себя не исполинов из аллеи великанов. Разве что медный всадник под наводнение кому привидится или во сне ненароком.

Важно себя к великому примерить. Для воспитания и собственного разумения жизни. Память – одна из форм существования себя во времени. И потому во всем мире стали не человека унижать, а соразмерно с ним памятники строить. Чтоб маленькому человеку не защищаться, великое унижая, – от чрезмерного пафоса и роста. Глаза в глаза чтоб посмотреть можно было. В волгоградском народе Родину-мать, например, прозвали «каменной бабой»... О защите земли родной куда больше скажет солдат Василий Теркин, с прищуром самокруточку изладивший, чем тучный маршал Жуков, вся грудь в орденах, на просевшем коньке-горбунке у стен Кремля...

В Питере это поняли и поставили памятник Чижику-пыжику, напившемуся водки на Фонтанке. Ясное дело, шухарным был воробей, приблатненным. Ибо всем известно, Литейный и Фонтанка в Питере – то же самое, что Лубянка и Петровка в Москве. Бесшабашность и лихость как черты национального воробейского характера достойны увековеченья. Между прочим, так формируется особая городская среда, влияющая на людей...

Обидно: наставили в Саратове памятников. Одни символы. И все – ущербные. Почему-то Столыпин картуз держит в правой руке, что у военных не положено ни в коем случае – ни поздороваться, ни перекреститься, ни саблей рубануть. Окружен квадригой. Один – с оралом – сразу же был прозван газонокосильщиком. Центрового кличут «пятый элемент». Еще композиция: «Голубые» – такая нынче любовь на Волге. Федин – с хвостом, если смотреть со спины, и с рюмкой в руке, если спереди. Гагарин – просто какой-то даун. Да еще с неприлично отогнутым пальцем руки, который при соответствующем ракурсе – с верхней террасы – смотрится уже совсем не пальцем. Гельминт-студент – постмодернистский символ, позеленел весь от науки и среды обитания. Уморенный голодом в саратовской тюрьме генетик Вавилов разместился в обжорных рядах. Единственное политически верно определенное место: никаких трансгенных продуктов рядом, все вокруг натуральное, «свойское». Дескать, пусть все эти вейсманисты-морганисты жрут свою генетически модифицированную «пищу Франкенштейна»...

Знаю, кому Ерошку поручить. Человеку, выковавшему Сердце Железного дровосека. Скульптура, напомню, за правительственной решеткой возникла вслед удачно проведенной операции на сердце первого президента. Памятник аортокоронарному шунтированию. Сердце, оно завсегда так – все в дырках...

На этой оптимистичной ноте перейдем-ка лучше к описанию нашего памятника.

Между прочим, отец-основатель Ерошки благое дело сделал. У американцев есть «дядя Сэм». Свенсон или Карлсон – у скандинавов. Появился «свой» и у саратовцев. Угадал губернатор, народный получился персонаж. Собирательный образ, риторическая фигура. Никакого снисходительного превосходства, исключительно уважительное к нему отношение. Говорит губернатор: «Надо дойти до каждого Ерошки Колдыбаева из любой Кузюбаевки!» – и тут же самому невысокому чиновнику понятно, что надо делать. Так что Ерошка государственному и муниципальному управлению изрядно способствует.

Как будет одет наш герой? Может, в закупленный профсоюзом костюм от «Армани» или «Гуччи»: мастер машинного доения, получивший путевку в Лас-Вегас, в ожидании самолета в Америку. Организовывал же губернатор целый «борт» лучших женщин, побывавших один день в Париже...

Или, например, в армячке и картузе стоит Ероха, болезный, и дверь открыть не решается. А дверь та – к девкам веселым, похабным да покладистым налогоплательщицам в местный бюджет, в увеселительное заведение ему неизвестного известного типа. И во-о-т такая у него морда растерянная – может, заплатили они налоги и с другими спят спокойно...

Приличия ради, следовало бы Ерошку, конечно же, женить. На Дуньке Распердяевой. Придумать ей платочек, юбочку из ситца. Сидят они вдвоем в Липках, мужик да баба, семечки лузгают.

В жизни-то село называют чуть иначе – Кузябаевкой (всего с губернаторской Кузюбаевкой одна буковка разницы), и входит оно в Перелюбский район. И никто уже не знает, чего там Кузя бает, и какой из него бай. Не краснобай же... А ведь крупным село было, волостным. В волость с 1865 года входило десять деревень по реке Камелик. Большинство жителей – башкиры, муллы преподавали в школах. Но ничего больше не узнаете.

А жаль. Могла быть знаменита Кузябаевка. Угадал губернатор, может быть, сам того не ведая. Если почитать архивные материалы 1888 года, экономисты отыщут массу любопытного. А специалисты-земельщики напомнят: отношения аренды развились здесь гораздо раньше столыпинской реформы. Не хотели баи пахать – мужицким, крестьянским было дело. Башкирская община нередко сдавала на десять лет вперед участок в 1-2 тысячи десятин (десятина – это 2400 квадратных саженей, или 1,092 га, почти 100 соток). Арендная плата была такова: 1 руб. 50 коп. за сотенную десятину (по 100 саженей вдоль и поперек земельного участка). Деньги, как правило, – вперед, но не всегда. Иногда практиковалась «натуроплата». Причем по завышенным расценкам: пшеницу оценивали по 1руб. 40 коп. за пуд (16 кг) вместо рыночных 85 коп., рожь – 1 руб. 10 коп. за пуд вместо 50 коп. на рынке. Арендуя землю за бесценок, арендаторы – кулаки и купцы – сдавали ее в субаренду на более выгодных для себя условиях. А уж крестьяне ее, землицу, обрабатывали... Но налоги – яксак – хозяева земли платить не спешили...

Жили так: на две башкирских волости – Кузябаевскую и Имилеевскую (это 18 деревень) – всего 175 деревянных изб, остальные – землянки, 1554 двора, и проживало на этой земле (под землей?) 7205 душ. (И снова прав губернатор: деревня была – дыра дырою). Землянки строили так: на выгонах снимали дерн, укладывали пласт за пластом на высоту метр-полтора, затем углубляли пол, делали узкие окна. Потолок крыли бурьяном, камышом и куровником (трава молочай), сверху присыпали землей.

Советская пропаганда писала: было родом из этих мест немало земельных спекулянтов и кулаков. Башкиры находились под двойным гнетом: своих баев и мулл – с одной стороны, белого царя и его окружения – с другой. Здесь сформировался 2-й пехотный Советский Николаевский полк, и отсюда в 1918 году родом Чапаевская дивизия, ушедшая бить белых под Уральск.

Забывает саратовский народ свое прошлое. И не очень-то видит настоящее в прошлом. Посмеиваться над собой не любит, да когда задирают – тоже. А вот Ерофею не слабо, какой с него, деревенщины, спрос? Вот кому сброситься бы не мешало, по рублю да по гривеннику, – землепашцу, грузчику эльтонской соли, плотнику. И городским, и деревенским. И пришлым, и коренным. Забавно получилось бы.

Ты, Ерошка, погоди немножко. Будет тебе памятник. Настоящий, стоящий.

Опубликовано: «Новые времена в Саратове», № 11(26), 21-27 марта 2003 г.