16 апреля художественная общественность Саратова простилась с безвременно ушедшим талантливым живописцем Вячеславом ЗОТОВЫМ.

С большим опозданием Зотов пришёл в серьёзное искусство и стремительно навёрстывал упущенные годы. Выработка индивидуального образного языка шла у него с необычайной интенсивностью. Он ассимилировал, казалось бы, взаимоисключающие влияния, отбирая в каждом из них лишь то, что созвучно его собственному мироощущению, трансформируя их на свой лад.

Сам Вячеслав незадолго до смерти достаточно чётко обозначил свои творческие ориентиры. В годы ученичества это были пейзажные полотна Леонида Гусева, живописца чистых кровей. Когда же он вернулся к профессиональной живописи, наиболее сильное влияние на него оказало творчество Романа Мерцлина. Честный и открытый, он никогда не боялся признаться в том, что кому-то обязан уроками мастерства. Прислушивался к замечаниям более опытных товарищей – Юрия Бубнова, Владимира Гуляева, Валерия Пустошкина, даже если не всегда был согласен с ними. Он был внимателен к творчеству талантливых саратовских живописцев, многих ценил, с другими спорил, но шёл всегда только собственным путём.

Зотов втянулся в активную творческую работу как раз в момент становления местного художественного рынка, и он хорошо осознал как преимущества новой ситуации в искусстве, так и её опасности: погоня за коммерческим успехом таит в себе немалые соблазны. Без строгой самооценки тут не обойтись. Когда я как-то сказал ему, что он стал в Саратове очень уж модным художником, почувствовал вкус успеха, Слава реагировал достаточно чётко: «Один юморист заметил, что для пушного зверя хуже всего быть в моде, а я палёный волк, меня голыми руками не возьмёшь, приманкой не купишь».

Действительно, Вячеслав Зотов сознательно избегал закрепления стабильных приёмов, уже апробированных рыночным спросом, видя в том опасность самоперепева, опасность соскользнуть к рутине. Ведь приспособиться к рынку куда легче, нежели с возможной полнотой реализовать отпущенное природой дарование. А «дарование есть поручение», и каждый настоящий художник должен чувствовать свою ответственность прежде всего перед искусством. Этика профессии требует от художника постоянного освоения достигнутого уровня ремесла, обогащения выразительных возможностей своей живописной техники, выхода на новый качественный уровень. А это не всегда понятно реальному потребителю искусства, чей вкус не меняется столь же стремительно.

Система зотовского живописного мышления не была застывшей, остановившейся. Это совершенно отчётливо выявилось на его большой персональной выставке в залах художественного училища. За короткие полтора десятилетия он прошёл большой путь, наглядно обозначились и отдельные его этапы, и непрерывность стремительного творческого становления, завоевательный порыв мастера к выработке своей стилистики. Эта выставка заставила его самого о многом задуматься: встретившись со множеством своих работ разных лет, рассеянных по частным коллекциям, он стремился извлечь урок из своих ошибок и обретений. Несомненно, что Зотов стоял на пороге качественно нового этапа в своём творчестве, но возможную направленность его дальнейшего живописного поиска теперь можно только предполагать.

Естественно, что судить ушедшего художника должно не по тому, чего он не успел, а оценивая достигнутое им при жизни. Мы знали его как необычайно продуктивного живописца, активно работающего в различных жанрах: и как портретист, и как пейзажист, и как мастер натюрморта. Он не видел особого смысла в самодовлеющем формотворчестве. Свою изобразительную лексику искал в постоянном контакте с натурой, а потому за остротой приёма у него всегда стояла острота видения. Отсюда эмоциональная убедительность лучших его полотен, найденность их цветового решения, их броская декоративность при убеждающей передаче конкретных особенностей увиденного мотива, полнота лирического чувства.

Зотов отличался острой наблюдательностью, умением увидеть красоту в самом обыденном, но ему всегда было важнее выразить свои переживания, а не только наблюдения, рассказать о собственном эмоциональном настрое, а не только о физическом состоянии мотива, будь то букет цветов, лицо человека, городской или сельский пейзажи.

В последние годы художник развивался в сторону большей экспрессивности живописно-изобразительной манеры, нередко воспринимая мотив сквозь призму выработанной и уже достаточно окрепшей собственной стилистики. Но творить «из себя» бесконечно не дано никому, и именно постоянная забота о содержательной наполненности образа периодически возвращала художника к освежающему контакту с природой. В такие моменты он надолго пропадал из мастерской и как бы «подзаряжался» импровизационно-творческим состоянием для последующей долгой работы. Наиболее популярными оказались городские пейзажи Зотова. Он не был первооткрывателем поэзии саратовских улиц и переулков. Вспомним городские мотивы в творчестве И. Щеглова, В. Бадаквы, Р. Лавриненко, не говоря уже о наиболее близкой аналогии – полотнах Р. Мерцлина. Но у него своё незаёмное ощущение жизни города, особая эмоциональная тональность, его привлекают иные ритмы городской жизни. Зотовские пейзажи – не живопись остановленного фотокадра, а живопись движущегося кинокадра. Главное в них даже не экспрессия цвета, а экспрессия самого письма, стремительных, размашистых мазков. Красочная поверхность выглядит в них живой, трепетно вибрирующей. Они захватывают своим напором и динамикой.

Если в немногих натюрмортах Романа Мерцлина Зотов был, по его признанию, покорён их цветовой полифонией, то в мерцлиновских портретах его привлекала та особая доверительность, с которой Роман показывал даже самых близких людей. Ну и, конечно же, проницательность его психологических оценок. Вспомним зотовский портрет жены, портреты Юрия Бубнова, Льва Горелика. Сила их не только в убеждающе схваченном сходстве, но и в глубоком постижении человеческой сути изображённых, каждый из которых отличается неповторимо-своеобразным обликом и строем чувств.

Опубликовано: «Новые времена в Саратове», № 16(31), 25 апреля – 7 мая 2003 г.