Холм был грустен и одинок. Из-за холма выглядывала кудрявая, взлохмаченная женская голова. «Жалко Блохину, – сказал кто-то из сердобольных зрителей, – до начала спектакля еще минут 15, а она уже на холме без чувств валяется».

Минут через 30 стало жалко уже не Блохину, а зрителей. Беккет, конечно, легендарный драматург, а Владимир Федосеев – уважаемый режиссер, но текст пьесы «Счастливые дни» был тягуч и бесцветен, как хорошо отработанная жвачка. Героиня Блохиной – дама не то бальзаковского, не то постбальзаковского возраста, переживающая кризис семейной жизни, – методично извлекала из сумки нехитрые женские радости: пудреницу, расческу, губную помаду. В число женских радостей почему-то затесался и пистолет, который она, с гримаской отвращения, засунула себе в рот, но быстро передумала нажимать на курок, видимо, сочтя такой уход из жизни пошлым и недостойным былых счастливых дней.

Монолог героини Блохиной был бесконечен, как осенний дождь. Фразы наслаивались одна на другую, повторялись, неуклюже натыкались одна на другую, как льдины. Отвлекаясь время от времени от вещей, героиня периодически обращалась к своему спутнику жизни в исполнении актера Сергея Волкова.

Волков особенно не баловал ни зрителей, ни партнершу. Иногда он подавал из-за холма пару реплик, иногда показывал кулак или затылок, вызывая каждым своим действием живейшее одобрение у героини Блохиной и кое-какое – у зрителей, потому как иного действия не было. И демонстрирующий фрагменты своего тела Волков худо-бедно оживлял спектакль.

Подозреваю, что лишь отсутствие антракта удержало зрителей от массового бегства после завершения первого действия. Хотя какой-то эмоциональный зритель не выдержал и громко и с чувством сказал «Слава Богу!» сразу же после того, как зажегся свет, означающий окончание первой части спектакля. Свет, впрочем, очень быстро померк, и действо, завораживающее разве что только своей монотонностью, потекло снова. Складывалось ощущение, что даже самим актерам было утомительно изображать то, что волей драматурга и режиссера им пришлось играть.

Во втором акте актер Волков явил-таки себя во плоти и крови, буйно соскользнул из-за холма, не то намеренно, не то случайно закатившись под ноги испуганно отшатнувшихся зрителей первого ряда. Актриса Блохина побаловала зрителей приятным пением и по контрасту неистовым визгом.

В определенный момент, уже цепенея от однообразной скуки происходящего, чтобы хоть как-то развлечь себя, начала наблюдать за соседями. Может, думаю, ничего не понимаю в сложной драматургии, философской режиссуре, а как там другие? Обзор зала дал печальный результат. Некоторые зрители откровенно дремали, другие сосредоточенно отправляли по своим сотовым SMS-ки ближним, возможно, спеша поделиться впечатлениями от спектакля, третьи активно трамбовали своих спутников: «Ну давай уйдем!» – канючили нетерпеливые девушки. Спутники попались несговорчивые: «Неудобно как-то. Все же сидят. Здесь столько друзей АТХ».

Зал и впрямь представлял из себя КДП АТХ, что расшифровывается как «клуб давних почитателей АТХ». Но я не смогла уловить в этой постановке даже эхо былой тонкости, былой чувствительности, былой проникновенности спектаклей замечательного театра. Один тягучий словесный поток Блохиной, отдельные реплики окопавшегося, как Хоббит, в холме Волкова. От зияющей пустоты зрительного зала спектакль спасло, думается, только то, что на него пришли друзья АТХ. Вечер добровольно-принудительной отсидки друзей – это явно не самое счастливое время для актеров некогда самого яркого из саратовских театров.

Опубликовано: «Новые времена в Саратове», №3 (65) 23-29 января 2004 г.