26 апреля – 17-я годовщина катастрофы на Чернобыльской АЭС

Чернобыль оставил мне на память о себе несколько раз в год садящийся, а то и напрочь исчезающий голос. Сразу после Чернобыля он исчез у меня на несколько месяцев, но конечно, по сравнению с теми, кто скончался от лучевой болезни, кто расплатился больными детьми и болезнями крови, я еще счастливчик.

Тогда, 17 лет назад, я был командиром войсковой части 02113а 14-й Гвардейской общевойсковой армии, входящей в состав Одесского военного округа. Я служил в городке Бендеры, расположенном в пятистах километрах от Киева. О том, что произошло в Чернобыле 26 апреля, мы ничего не знали. Правда, незадолго до майских праздников нам, командирам, поручили подготовить данные радиационной разведки, но ничего сверхъестественного в задании я не увидел. Это была обычная работа для выпускника саратовского военного училища химзащиты.

Только после майских праздников стало известно о том, что на четвертом блоке АЭС произошел пожар. И вследствие его – взрыв. Однако масштабы катастрофы нам были еще неведомы. ЧП в Чернобыле обрастало лишь разными слухами.

Был выходной день не то 14, не то 15 июня, я пришел домой и намеревался погулять с женой и маленьким сыном, когда последовал вызов в штаб Одесского военного округа. «Майор, – сказали мне, – вам надлежит в 24 часа отправиться в самую горячую точку страны». «В Афганистан?» – уточнил я. «Нет, теперь это Чернобыль», – поправили меня.

В Киеве мы пересели на вертолет. До Чернобыля 180 км. Помню, как издалека показалась труба атомной станции.

Меня назначили старшим офицером отдела радиационной разведки.

16 июня я получил в руки схему местности с нанесенными на нее точками объектов и на БРДМ (боевой разведывательной машине) отправился выполнять задание. Объехав по схеме маршрут, понял, что на одной из точек я не побывал: она находилась в центре района и там стояла пожарная машина.

Мимо проехал трактор (я еще поразился этому обстоятельству – трактор смотрелся очень странно в этой обстановке), и его водитель выразительно покрутил пальцем у виска, указав на меня.

Его жест я понял позже, когда возвратился с задания. Пожарная машина оказалась той самой, в которой погибли пожарники.

В те июньские дни на Чернобыльской АЭС был страшный хаос, множество людей – и офицеров, и солдат. Большей частью – совсем молодые парни, еще не успевшие завести детей, а то и жениться.

По возвращении меня обследовали врачи. Заранее укрепленные дозиметры – накопители показали, что я получил дозу 2,5 рентгена, которая составляла десятую часть предельной месячной допустимой дозы. После этого на протяжении нескольких недель у меня по 3-4 раза в день брали кровь.

Вспоминаю, когда я снял с себя всю эту спецодежду, мне стало нехорошо – и физически, и морально.

Затем я принимал участие в воздушной разведке над зараженной местностью этого региона. Довелось посетить и Припять. Это был город-призрак: мертвые, брошенные дома, кухонная утварь, покрывшиеся плесенью и паутиной; отощавшие от голода кошки, собаки, скот – все они бродили там, брошенные своими хозяевами, обреченные на медленное, тяжкое умирание от радиации и от голода.

Одно из самых ярких впечатлений той поры – концерт в Чернобыле Иосифа Кобзона. Он длился целых десять часов – артист работал по-настоящему самоотверженно, я после этого очень его зауважал.

За участие в Чернобыльской эпопее я был дважды представлен к правительственным наградам. Наградные листы ушли куда-то в вышестоящие инстанции и пропали. А к концу службы я был награжден Орденом мужества.

Пять окладов мне, правда, выплатили. Но что такое пять окладов по сравнению с пережитым?! Впоследствии я судился с министерством обороны и добился компенсации. И нескольким другим людям помог – знал, какими законами руководствоваться, как постоять за себя с помощью Конституции. Ну, а вообще-то Чернобыль – это тяжкая страница памяти.

Опубликовано: «Новые времена в Саратове», № 16(31), 25 апреля – 7 мая 2003 г.