Наша соотечественница, бывшая саратовчанка Лариса Романова, с февраля 1978 года проживает на Западе, в США. Госпожа Романова работает корреспондентом на «Голосе Америки». Она супруга профессора-слависта Мэрилендского университета Джона Гледа.

О жизни, о Западе и России, но прежде всего о своей непростой любви Лариса Романова поведала обозревателю «Новых времен».

– Лариса, насколько мне известно, вы отлично владеете английским. В этом «повинен» ваш супруг?

– Нет, я закончила 42-ю саратовскую английскую школу. У меня были дивные учителя. Английский преподавала Софья Евсеевна Раппопорт, физику – Михаил Дмитриевич Беневоленский. Я убеждена, что школа определила всю мою дальнейшую судьбу. В годы ученичества я интересовалась химией, но на химфак университета поступать, тем не менее, не стала, осознав, что эта точная дисциплина вытеснит из памяти иностранный. А с английским я расставаться не хотела. Я поехала в Москву, дважды поступала в иняз, но недобирала по баллу. Декан, которому я сдавала английский, чрезвычайно оценил и мое произношение, и знание языка в целом. После своего второго непоступления я пришла прямо к нему, и он заверил меня, что уж на будущий-то год я поступлю точно, он мне гарантирует проходной балл. Но он скоропостижно скончался от инфаркта. Новый же декан сказал, что я буду поступать в институт на общих основаниях. Рисковать третий раз я не стала. Подала документы в Московский институт имени Ленина, а потом шла по Моховой и увидела объявление о собеседовании на филологическом факультете МГУ. Ноги привели меня туда, и два исключительно красивых мужчины: один – специалист по языкознанию, другой – аспирант – побеседовали со мной по-английски и остались весьма удовлетворены моим уровнем знаний.

– Значит, ваша студенческая юность проходила в Москве?

– Не совсем так. Несколько лет спустя я по семейным обстоятельствам была вынуждена перебросить документы в Саратовский университет. В 1966 году у меня родился ребенок. Отцом моего ребенка был иностранец, кубинец, и вместе мы не остались во многом из-за того, что родители не захотели отпустить меня за границу. Отец видел Владислава-Майка совсем крошечным. А следующая встреча произошла, когда сыну исполнилось уже 30 лет.

Родить вне брака, да еще от иностранца, в период моей юности расценивалось как дерзость. Многие смотрели на меня, словно на прокаженную, но для меня это не имело значения. У меня было мое дитя, я училась на романо-германском отделении СГУ и работала в научной библиотеке мединститута переводчиком.

– Ну а со своим мужем вы как познакомились?

– Абсолютно случайно я приехала к свои друзьям в Москву на Хэллоуин. Это такой праздник, когда все друг друга немножко пугают приведениями и нечистой силой. Моя приятельница, американка Сьюзан (она живет ныне в Торонто, в Канаде) пригласила меня отметить этот праздник. Помню, у меня не было возможности попасть на вечеринку, и я приехала к Сьюзан с тем, чтобы предупредить ее об этом. Но она настояла, чтобы я зашла и попробовала какие-то блюда, напитки. Так я и познакомилась с Джоном. Сьюзан представила мне его. «Это Джон, он очень хороший человек». Он заговорил со мной по-русски на таком чистейшем языке, что я подумала, да это же стопроцентный кагэбэшник. Какой он американец?! Он обдурил этих наивных американцев и живет среди них.

Конечно, когда я познакомилась с ним поближе, узнала его окружение, иллюзия кагэбэшности рассеялась без следа. Это оказался интеллигентнейший эрудированный человек. В тот период он как раз писал диссертацию по русскому футуризму, великолепно знал нашу литературу, историю.

– Ваш любовный роман длился долго?

– Мы познакомились в 68-м году. И только в 78-м уехали в США. Пережить пришлось много. Саратов был закрытый город, Джон не мог погостить у меня. Именно поэтому я решила уехать в Ригу. У меня там жили родственники. Уезжая из Саратова, я честно написала, куда я отправляюсь, и КГБ оказалось легче легкого «пропутировать» меня, как говорят, работники связи.

В Риге, несмотря на то, что жилплощадь у моей тети вполне позволяла, меня не прописали. Тетя начала возмущаться. Но ей недвусмысленно дали понять, что прописки мне все равно не видать.

Я была в шоке. Мы с Джоном хотели пожениться, но для этого мне необходимы были жилье и прописка в открытом городе. Мне подсказали, что лимитную прописку я смогу получить в Ленинграде. И в 1974 году я отправилась в Ленинград, устроилась на Ленпочтамт оператором. Оператор – это красивое звучное слово, но если называть вещи своими именами, то я работала грузчиком, заполняла корреспонденцией фургоны.

– Ленинград приблизил вас к вашей любви?

– И да, и нет. Как только в паспорте появился штамп с ленинградской пропиской, я сообщила об этом Джону, и он прилетел в Ленинград. Мы подали заявление во Дворец бракосочетаний на улице Петра Лаврова. После подачи заявлений муж на два месяца уехал в Западную Германию. Наш брак тогда так и не был заключен, потому что из советского консульства пришло известие – виза Джона аннулирована. Все документы у моего жениха были на руках. Позже я узнала, что он все же рискнул поехать ко мне, но был снят с поезда и выдворен из страны.

Жениха отправили из страны, а невеста вместе с близкой подружкой пришли на улицу Петра Лаврова. Эта улица похожа на бульвар: садовые скамейки, деревья, цветы. Мы присели на скамейку, ждали час, другой, третий. Подъехало такси, мужчина, вышедший из него, был похож на Джона, но, увы, оказался не им.

Год спустя была еще одна очень горькая ситуация, когда Джон уже прилетел в Ленинград, но в аэропорту Пулково его задержали. Поселили в комнате с внутренним телефоном, а на следующее утро препроводили в самолет, возвращавшийся в Штаты.

– Любовь, сопряженная с такими трудностями, это серьезное испытание. Но если женщинам куда больше пристало терпеть и ждать, то мужчины – более нетерпимый народ. Неужели в ваших отношениях никогда не наблюдалось кризиса, отступления от чувств?

– Это очень сложная тема. Знаете, я убеждена, что любовь никогда не бывает легкой. После упомянутых неудач Джону не выдавали визу, фактически он попал в черный список невъездных в Советский Союз людей. Именно в тот период он прислал мне, пожалуй, самое горькое, самое тяжкое письмо. Смысл его сводился к тому, что да, он меня любит и никогда не забудет, но у нас нет будущего, нам не позволяют остаться вместе, а раз так – надо попытаться отвыкнуть, отойти друг от друга.

– Вы ответили на это письмо?

– Нет, он принял решение оборвать любовь, и я не стала ни переубеждать, ни настаивать. Естественно, я была в отчаянии. Если бы не мой сын, я могла бы решиться тогда на любую самую безумную крайность. Я отчетливо понимала, что у меня нет будущего. Но самое поразительное, что на фоне этих трагических событий я умудрилась сделать себе карьеру. На Ленпочтамте открылся новый цех, и сначала я стала бухгалтером отдела экспедиции, потом получила более высокую должность. Я жила в общежитии, но к тому времени мне уже обещали дать собственную маленькую комнату. В общем, я пыталась жить без Джона и без иллюзий о нашей жизни. Но в 1977 году он прислал мне новое приглашение на приезд в США. Возобновились наша переписка, телефонные разговоры.

Позже я узнала, что Джон искал пути ко мне всеми доступными средствами, штурмовал посланиями сенат, законодателей, и в конце концов моя фамилия была внесена в список Госдепартамента США. И на Белградской конференции по правам человека этот список с фамилиями людей, чьи просьбы о въезде в США было рекомендовано рассмотреть, был вручен советской делегации. Думаю, если бы не это обстоятельство, мы бы никогда не воссоединились.

– В частную историю любви, стало быть, вмешалась большая политика.

– Получается, что так. А вообще я убеждена, что в жизни все очень причудливо переплетено. Мой муж, к примеру, занимается историей русской эмиграции, писателями, эмигрантами. Его книга «Россия в изгнании» – это фактически книга об эмиграции. И женой ученого, занимающегося такими проблемами, стала я, эмигрантка из Советского Союза.

А моего деда посадили в свое время в лагеря и сгноили его там за одну-единственную фразу, сказанную в кругу друзей (кто-то настучал): «Россия и Америка должны дружить».

Жизнь насыщена собственной драматургией, что же касается меня, то моя жизнь – это вообще мыльная опера! Чего стоит одна только встреча моего сына с его отцом, живущим ныне в Майями! Он, кстати, так и не женился, но все его огромное кубинское семейство и сам он были в восторге, узнав, что у него имеется взрослый сын-красавец.

– Муж не ревнует вас к отцу вашего сына?

– Что Вы! У нас прекрасные отношения, и Джон даже высказал правильное предположение, когда мы решились отыскать отца Владислава, что он живет скорее всего не в Гаване, а в Майами.

Джон великолепный семьянин. А как нежно он относится к своей старенькой матери и сестрам. У него их три, и я по этому поводу иногда шучу, что вот, мол, дядя Ваня и три сестры.

– У вас в семье только один сын?

– Нет, имеется еще младший Эран. Он служит сейчас морским пехотинцем на Окинаве. Стопроцентный профессорский сын, немного росомаха. Я думала, он не пройдет все эти жесткие тесты на пехотинца, но он прошел. Ужасно болит за него душа. Хочется, чтоб срок его службы быстрей закончился.

– Лариса, а как вам живется в Америке в эмоциональном отношении?

– Видите ли, Америка конца 70-х и сегодняшняя – это по сути две разные страны. Современные США во многом напоминают мне... Советский Союз, из которого я уехала четверть века назад. Страна за эти годы изменилась. И этнически, и политически. Вроде бы как и раньше существуют те же две основные политические партии, но... теперь все иначе. Трагические события 11 сентября вообще перевернули страну. После 11 сентября американцы уже никогда не смогут почувствовать себя поистине свободной нацией. В них поселился страх, чувство нестабильности.

– Как вам показался Саратов?

– Это не первый визит в город моей юности. Я люблю его улицы, дворики, особняки, но на этот раз он меня разочаровал. Ужасная грязь. Дороги, тротуары, подъезды – все это в архиплохом состоянии.

А вот то, что город достойно обеспечен продуктами – радует. В застойные годы Саратов был ведь абсолютно голодным городом. За всеми мало-мальски приличными продуктами ездили в Москву. Даже анекдот ходил. Может ли крокодил проплыть от Горького до Астрахани? Может, если его не съедят в Саратове.

Приятно и то, что люди стали красиво, со вкусом одеваться. Я вообще убеждена, что Россия во время дефолта достигла своего дна, а раз так – дальше должен начаться подъем.

– А деградация, бездуховность немалой части населения вас не смущает?

– Так ведь это не только в России. Это общий мировой процесс. Цивилизация наступает на тонкие человеческие чувства. Выстоять дано далеко не всем.

– У вас есть какое-то личное жизненное правило?

– Я убеждена, что человек не может оформиться как личность, если у него в жизни не было трудностей.

Опубликовано: «Новые времена в Саратове», № 24 (39), 4-10 июля 2003 г.