Как Кама ГИНКАС Антона КОВАЛЕНКО режиссуре учил

Молодой питерский постановщик Антон Коваленко приехал в Саратов с пьесой ирландского драматурга Мартина Мак-Донаха «Сиротливый Запад» (премьера – 4 апреля на Малой сцене академдрамы им. Слонова). В столице Антон работал на самых «продвинутых» площадках – таких, как TEATR.DOC и центр Мейерхольда. Ставил спектакли в Нижневартовске и Барнауле. Его режиссерский дебют, «Дембельский поезд» (о молоденьких солдатах-смертниках) получил I премию престижного конкурса «Евразия-2004».

Антон влюблен в новую драму и считает ее ключом к познанию современных жизни и человека. О плюсах и минусах этого направления, а также о грядущей премьере режиссер рассказал корреспонденту «НВ».

– В одном из интервью вы сравнили современную пьесу с компьютерным вирусом. Что имели в виду?

– Я имел в виду, что в этих пьесах присутствует достаточно сильный разрушительный момент, который ломает закосневшие представления о жизни. Новая драма агрессивна в смысле восприятия. Она активно воздействует на зрителя, редко оставляя его равнодушным. При таком восприятии ты оказываешься как бы заражен этим вирусом – на сознательном или подсознательном уровне он вызывает переоценку ценностей.

– Как вам кажется, почему молодые драматурги так активно увлеклись сегодня исследованием именно темных сторон человеческой жизни, ее изнанки?

– Жизнь состоит из конфликтов, но люди в основной своей массе не хотят этого замечать. Каждый стремится поудобнее устроиться, найти более-менее понятную нишу и благополучно в ней пребывать, участвуя в общем шоу для таких маленьких я. К я, которое ориентировано исключительно на удовлетворение мелких и вроде бы непритязательных потребностей, очень сложно подобраться. Структура, которая держится на деньгах, на «иметь или не иметь», защищает себя от разрушения больше, чем какая-либо другая. Поэтому, чтобы ее «поддеть», нужен такой же пыльный въедливый вирус, который мог бы пролезть в щели этого мелкого я и разрушить его изнутри.

Иными словами, новая драма провоцирует нас на более острое восприятие действительности.

– А в чем смысл этой провокации? В том лишь, чтобы получить дозу адреналина, взбудоражить нервы и от этого испытать кайф? Или это такой род гуманизма: показать, что в мире не все так благополучно и есть люди, которые страдают?

– Смысл, конечно, не в адреналине. Адреналин – это просто сопутствующий эффект, как при испуге. Отчасти можно говорить о роде гуманизма. Новая драма, как я уже сказал, пытается разрушить систему, которая закрывает от нас способность двигаться к идеалу, к истине. Разрушить стену, которая отделяет нас друг от друга. Молодые драматурги пытаются ответить на один простой, но очень важный вопрос: а мы вообще в состоянии просто-напросто понимать друг друга? Ведь мы все время общаемся не столько с человеком, сколько с нашим представлением о человеке. Вот я сейчас говорю с вами, а на самом деле говорю сам с собой. И слышу в ваших вопросах только то, что готов услышать. И вы слышите в моих ответах то, что готовы услышать. А насколько между нами происходит диалог, это еще вопрос…

– Это вопрос желания…

– Да, но именно с желанием в этом мире, где все вещи жестко запрограммированы, сейчас большие проблемы. Оно либо запечатано у каждого где-то глубоко внутри, либо нивелировано до уровня приобретения газовой плиты «Samsung». В России мы только сейчас начали активно погружаться в эту проблематику. В отличие от Европы, где она уже давно исследуется драматургами. Но знаете, что самое интересное? То, что наша русская драма, помимо «вирусов», проникнута, на мой взгляд, еще очень мощным лиризмом и светом. В ней не так много чернухи, как в драме европейской. Возьмите хотя бы тот же фильм Кирилла Серебренникова «Изображая жертву». Это скорее такой разножанровый комикс, нежели «чернуха» в чистом виде.

– А откуда эта любовь молодых драматургов к маргиналам: бомжам, самоубийцам, наркоманам? Почему именно их сегодня выводят на сцену в качестве героев?

– Маргинальный подход необходим, чтобы диагностировать нарушения в обществе. Это ведь только кажется, что проблемы этих людей нас не касаются. На самом деле их проблемы – это наши проблемы. Болезни у всех одни и те же, просто по-разному себя проявляют. Поэтому я считаю, что новая драма нужна. Триер занимался «Догмой», чтобы очистить кино от клише, позволить зрителю другими глазами взглянуть на его возможности. То же самое происходит и здесь, с той лишь разницей, что люди, которые делают новую драму, зачастую настолько увлекаются экспериментом, что начинают смотреть на театр сверху вниз: мол, все это – говно, и только наша попытка достучаться до истины имеет право на существование. Этот крайний взгляд очень узок и приводит к тому, что пропадает цель и теряется связь с театром как таковым.

– Расскажите, чем вас «зацепил» Мак-Донах…

– Тем, что это абсолютно наш, такой глубинно русский драматург. В его пьесах есть все, чего не хватает отчасти в пьесах Сигарева, братьев Пресняковых, Вырыпаева. А не хватает, на мой взгляд, веры, о которой Мак-Донах говорит совершенно открыто, без всякого внутреннего стеснения.

Еще Мак-Донах – очень жесткий драматург, поэтому, ставя его, я стараюсь ничего не придумывать. Как только ты пытаешься что-то «всучить» в его пьесу, он тебе жестко говорит: нет. Даже у Шекспира с Мольером текст более гибкий. Эти драматурги настолько космичны, что позволяют входить «в себя» любой ерунде, сохраняя при этом статус-кво. И потом ты все равно видишь, где Шекспир, а где ерунда. Мак-Донах защищает себя от подобных вещей и ведет тебя по коридору своего смысла к той единственной точке, которая нужна именно ему. Мне это нравится. Я чувствую, что веду диалог с очень глубоким и знающим автором. Общаясь с ним, я узнаю вещи, о которых раньше имел отчасти сентиментальное представление или вообще не имел.

– Два слова о самом спектакле…

– Для меня это всегда мучение: говорить о спектакле, который еще не сделан. Могу лишь сказать, что самыми интересными фигурами в нем будут священник и девочка. Николай Слободяник, один из самых признанных в Петербурге молодых художников, придумал для этой постановки очень интересное решение, где сценография представляет собой некое дно – в прямом смысле, как дно Волги, например. А персонажи – обитатели этого дна. Это не связано с их социальным положением, это скорее такая психологическая модель человеческого подсознания.

– Вы учились у Камы Гинкаса. Какое влияние он оказал на вас как мастер, как человек?

– Кама Миронович – это мой папа! (Смеется.) По крайней мере, в какой-то момент жизни я стал его таковым ощущать. С одной стороны, кажется, что Кама Гинкас – диктатор. Каждый год, даже несколько раз в год, он готовил нас к роспуску. Он говорил: «Ребята, мы вообще здесь неформально находимся. Так что имейте в виду, как только вы теряете активность и начинаете делать что-то из-под палки, мне достаточно просто встать и уйти». С другой – именно он научил меня относиться к театру не как к работе, а как к естественному человеческому состоянию.

– Я знаю, что у вас нет своей студии. Как собираетесь «выруливать» из этой ситуации?

– Никак. Ездить по стране и ставить спектакли в разных театрах мне только «в кайф». С каждой постановкой я все больше сживаюсь со своей новой профессией – по первой профессии я актер. Дальше в моих планах – осесть в Петербурге. Хотя заниматься в этом городе театром сложнее, чем в Москве. Питер очень консервативен. Там нет TEATR.DOC, нет центров Мейерхольда, Казанцева и Рощина, куда ты можешь прийти и поставить того же Мак-Донаха. Там просто не знают, кто это такой. Саратов в этом смысле просто удивительный город. И надо отдать должное Григорию Аредакову и Юрию Кравцу за то, что не побоялись пуститься в такую авантюру.

КОММЕНТАРИЙ

Юрий КРАВЕЦ, директор Саратовского театра драмы:

– Я очень хорошо отношусь к Антону Коваленко, он очень интересный и прекрасный человек, и я рад тому, что он ставит у нас спектакль. Оценивать постановку пока не могу – не видел. Сама пьеса – необычная и для нашего театра, и для Саратова. Не думаю, что до этого кто-то прикасался к подобным произведениям. Поэтому нам стоит ожидать чего-то интересного и неожиданного. Малая сцена нашего театра как раз и предназначена для новых и экспериментальных постановок.