Откровенное интервью с публичным человеком принято называть «без галстука». Считается, что, снимая его, официальная персона становится обычным человеком. Епископ остается епископом, даже когда спит. Епископ Лонгин управляет Саратовской епархией уже два года, успел прослыть реформатором, но какой он, что любит, о чем мечтает – до сих пор загадка. Из-под очков на меня смотрят внимательные, немного смеющиеся глаза. Руки на столе сцеплены в замок – признак закрытости. Иногда он смеется, громко и от души, но чаще контролирует себя, пропуская каждое слово через внутреннюю цензуру. В первый раз мы разговариваем с владыкой о нем самом.

– Когда вы осознали свое призвание? Или это копилось с детства?

– Во время учебы в университете я начал осознанно ходить в церковь. А в детстве меня и моих двоюродных братьев и сестер приобщала к церкви бабушка. Собственно говоря, ее воздействие в детстве и было тем толчком, который потом, со временем, определил мою судьбу. Конечно, пока я был мальчишкой, меня эти вопросы мало интересовали, а когда я уже начал ими задаваться, вспомнил тот опыт, и мне было уже понятно, где искать ответ. Знал: есть церковь, и я туда пришел. Но для того чтобы поступить в семинарию, надо было отслужить в армии, в советское время был такой порядок. И хотя в армию я мог не ходить, потому что жил вдвоем с мамой, пошел в военкомат и написал заявление. Маме еще пришлось расписаться на этом заявлении, что она не возражает.

– Она не возражала?

– Возражала, конечно, но сама была достаточно свободолюбивым человеком и уважала мою свободу, и я ей благодарен за это.

– Разве в этом нет противоречия – будущий священник берет в руки оружие?

– Нет, это по другой части – у всяких баптистов, адвентистов. В православии такого никогда не было, и у меня это тоже не вызывало никаких вопросов. Меня призвали, служил я под Читой, была такая танковая дивизия имени Леонида Ильича Брежнева.

– Так вы танкист?

– Связист. В армии я уже начал готовиться к поступлению в семинарию.

У меня была возможность ходить... в самоволку, я ездил в Читу, в церковь.

– Как вы вспоминаете армию, было тяжело?

– Совершенно не жалею об армии, наоборот, она мне очень много дала. Вообще я считаю, что армия для молодого человека нужна. Конечно, сегодня служба в армии очень сильно отличается от того, что было в мое время – стало опаснее. Хотя когда я служил, был Афганистан. Мы все время ждали, что отправят. Но молодость отличается тем, что все мешается – и страшно, и любопытно. Я помню, как к нам приехал лейтенант из Афганистана. По вечерам после отбоя буквально вся рота собиралась, чтобы его послушать. Он пел под гитару какие-то военные песни... глаза у всех горели......

– Существует такое клише – если человек уходит в монастырь, в его судьбе принято искать какую-то трагедию...

– Это скорее романтический, от слова «роман», взгляд, который не имеет совершенно ничего общего с действительностью. Когда человек становится на путь монашества, это является результатом довольно долгого внутреннего развития, осознания им каких-то новых ценностей. Монастырь – это не место, куда человек прячется от чего-то. Не могу, конечно, сказать, что тогда я все понимал, что понимаю сейчас. Тогда для меня и моих товарищей решение идти в семинарию было скорее чудом, потому что логически трудно понять, как человек того времени, учившийся в обычной школе, мог решиться на такое.

– А вы были обычным школьником?

– Конечно, и пионером был. Единственное, в комсомол не вступал, правда, в армии заставили. Потом даже в партию предлагали вступить, но тут уж я категорически отказался. Я был обычным школьником, студентом, только вот в храм ходил.

– И увлечения были такие же, как и у сверстников – музыка, танцы?

– Нет, в этом я не был обычным, потому что любил классическую музыку. Когда ездил в Москву, всегда посещал концерты, спектакли Большого театра очень любил. Когда мне было лет четырнадцать, мама привела меня в Большой театр на «Лебединое озеро». Для меня это было поворотным моментом, как озарение. Несмотря на то, что я почти не смотрел на сцену, совершенно не понимая, что такое балет, меня потрясла музыка Чайковского. И потом я не отстал от мамы, пока она не купила мне пластинки с «Лебединым озером» и проигрыватель. Во многом музыка способствовала моему воцерковлению, в Церкви я столкнулся с музыкой красивой, величественной, которая навсегда стала моей любовью.

– Современную музыку категорически не слушали?

– Почему же, слушал какие-то вещи – ABBA, Pink Floyd и другие популярные в то время группы, в основном стиль диско. Но для меня это не было всеохватывающим, как бывает у молодежи, как-то прошло мимо.

– В Троице-Сергиевой лавре вы прошли путь от насельника до настоятеля Московского подворья, это можно назвать успешной карьерой?

– Наверное, если очень отстраненно, то можно. Судите сами. Я всегда думал, что буду жить в Лавре и преподавать в семинарии. Лавра, возможность жить в ней было для меня чрезвычайно дорого. И когда начались разговоры о назначении меня настоятелем Московского подворья, я страшно этого не хотел, говорил об этом наместнику. Поняв, что не могу его переубедить, сказал, что пойду к духовнику Лавры отцу Кириллу и буду его просить. И только собрался, как вижу – идут наместник и отец Кирилл. Я хотел рассказать ему, а он улыбается и говорит: «А-а, отец настоятель!». Это единственный случай, когда у меня была настоящая обида, отчаяние: меня выгоняют из Лавры, сговорились за моей спиной! Потом смирился. Можно назвать это карьерой? Причем подворья как такового тогда не существовало, была полная разруха. Пришлось все начинать с нуля, быть и строителем, и администратором, ходить просить деньги, бегать по инстанциям. Первое время я продолжал жить в Лавре и каждый день ездил в Москву. Пока одна верующая из хора Большого театра не сжалилась надо мной, предложив мне пожить в ее пустующей квартире, в которой не было ничего – только элементарные удобства. Я расстелил матрас на полу, принес стол, стул, и так жил полгода.

– Назначение в Саратов, после 11 лет восстановления подворья, это повышение или опала?

– Я не могу сказать. Но хотите – верьте, хотите – нет, я всегда себя заставлял принимать то, что мне Господь посылает, искренне. Когда меня в 1988 году из Лавры в Болгарию послали учиться, особой радости не было. Вокруг была совершенно чужая жизнь. Мой спутник, например, не выдержал, убежал, мы все хотели в Россию. У меня тоже было такое состояние – пешком бы ушел. Но потом пересилил себя и не жалел, то же самое на подворье. Теперь меня послали в Саратов. Я всегда говорю: карьера – это не наше понятие, наше понятие – крест.

– По шпалам хочется уйти?

– Нет, я уже повзрослел. Хотя первое впечатление было непростым, но теперь уже прижился. Саратовская епархия – это теперь моя жизнь, другой у меня просто нет.

– Можно прижиться, но так и не почувствовать любовь к этим краям, природе.

– Я как раз бываю на природе, люблю ее. Например, с одним состоятельным человеком, с которым познакомился здесь, мы по Волге плаваем, на островах купаемся – никакого Крыма не надо! В Базарный Карабулак за грибами езжу, в Новых Бурасах люблю по лесу гулять и достаточно часто там бываю. Я сказал себе: «Ты сюда приехал жить и умереть».

– Кто входит в круг ваших друзей, кто собирается за чашкой чаю у вас за столом?

– Я не могу сказать, что это два-три друга в обычном понимании. Может быть, слово «друг» здесь вообще не уместно, ведь многие знакомились со мной как со священником. Это духовно близкие люди – те, кто приехал со мной из Москвы, и те, с кем здесь познакомился. Но это не какой-то узкий круг, таких людей много.

– Вы жесткий, властный человек?

– Нет, мне хочется верить, что нет. Хотя иногда могу ругаться на тех, кто не делает вовремя то, что надо. Епископ знаете, как переводится с греческого? Надзиратель. Это ответственность, ее невозможно снять и пойти гулять.

– Вы у нас надолго? Или могут опять перебросить?

– У нас как в армии. Правда, сейчас это бывает очень редко.

– Вас здесь считают реформатором?

– Ни в коем случае, никаких реформ и революций. Церковь живет своей жизнью, и все новое должно расти постепенно. Может быть, просто скорости не совпали? Москва очень мобильный город, там, чтобы прожить, нужно очень активно действовать. Здесь все более спокойно и медленно, а мне обидно, хочется еще при жизни увидеть какие-то плоды.

– Взаимоотношения с местными чиновниками – это обязанность, часть работы?

– Ну нет, так нельзя говорить. Я стараюсь устанавливать с ними какие-то человеческие взаимоотношения. Они тоже люди, у них есть дети, проблемы. Что-то спрашивают, не каждому удобно просто так прийти в церковь. Они во многом с Церковью знакомятся через меня. Это не работа, это отношения.

– Личное время, выходные дни у епископа бывают?

– Такого понятия – выходные – нет. Есть рабочая неделя, в субботу и воскресенье – служба. Отдыхаю, когда получится. Иногда езжу в деревню, у нас есть небольшой скит – подворье в Костромской области. Это мое самое любимое место, там очень красиво и пустынно: океан леса, множество грибов, речка. В моем случае практически невозможно отделить работу и личное. Тем более что живу я здесь же, за дверью, прямо у «станка» (показывает на дверь за письменным столом. – Авт.). Раньше этот кабинет и эти комнаты – столовую, спальню и кухню – занимал мой предшественник, теперь я. Даже мебель не менял.

– У вас здесь нескучно (из окна, выходящего в Липки, доносится громкая музыка)...

– Да, живу, как на дискотеке.

– А кто вам готовит?

– Повар, который готовил еще владыке Александру. Так принято, у архиерея – свой повар.

– Повар интересовался вашими предпочтениями в еде?

– А у меня их нет. Ем все, что готовит повар. Я к еде всегда относился равнодушно. Единственная моя особенность – я ем быстро, отчего очень сложно бывает на различных приемах. Не вижу смысла в том, чтобы уделять этому процессу много времени.

– Известно, что Архиепископ Пимен любил кошек, а вы держите домашних животных?

– Я всегда держал каких-то зверей. В монастыре, конечно, нет. А в юности у меня кого только не было – аквариумные рыбки, хомячки, белые мыши, морские свинки, черепахи, попугаев разводил. Одно время у меня в квартире даже орел жил без крыла, потом я его отдал.

– А сейчас?

– Сейчас покажу.

Поднимает трубку: «Принесите, пожалуйста, ЕГО».

Входит монах, держа на руках огромный, толстый рыже-серый меховой объект. Объект отправляется на руки владыки, удобно устраивается, поворачивается и застывает с самодовольным видом, выставив два желтых резца.

– Кто это?

– Сурок, мое домашнее животное. Шел по птичьему рынку, увидел его и не смог удержаться.

Сурка торжественно уносят.

– Вы современный человек? Как у вас складываются отношения с технократическими реалиями нашего времени?

– Машину не вожу. Компьютер у меня, как видите, есть (показывает на ноутбук на столе. – Е.Н.), Интернет, телевизор. Правда, у меня слишком мало времени, я смотрю только новости, какие-то православные программы. Вообще я против категорического, принципиального «нельзя». Апостол Павел говорил: «Мне все позволено, но не все мне полезно». Но нет ничего, что было бы неприемлемо само по себе, кроме зла.

– Расскажите о вашем круге чтения.

– В основном это духовная литература, из любимого – книги старца Паисия, афонского монаха, его беседы с людьми. Из светской литературы – то, что называют классической. Люблю Шмелева, Чехова, Гоголя, особенно «Мертвые души».

– А хобби, увлечения есть?

– Чтобы иметь хобби, надо иметь на это время, поэтому нет, марки не собираю. А увлечения... Я счастливый человек – занимаюсь именно тем, чем увлечен.