Талантливейший живописец первой половины XIX столетия, «баловень славы», Карл Павлович Брюллов (1799-1852) поднял академическое искусство на новую высоту, значительно расширил границы нормативной эстетики. Выпускник Императорской Академии художеств в Санкт-Петербурге, а с 1836 года ее профессор, он был также членом Академий художеств в Милане и Парме, Академии святого Луки в Риме.

Соглашаясь с высокой оценкой «прирожденного артистизма и высокого качества виртуозности» (Б. Асафьев) Карла Брюллова, приходится признать, что в своей исторической живописи он не сумел до конца преодолеть стойкую традицию академического «сочинительства», своего рода пафосной «оперности» в общем построении картин и характеристиках персонажей.

Знаменитая его картина «Последний день Помпеи» (1833), поразившая публику нескольких стран, осталась высшим его достижением в этом жанре, масштабным живописным откликом на потрясения романтической эпохи. Решительной неудачей закончилась интересная по замыслу попытка Брюллова создать большое полотно на тему из русской истории «Осада Пскова польским королем Стефаном Баторием в 1581 году», которая хранится в Третьяковской галерее. Вместо «Осады Пскова» вышла, по словам самого художника, лишь «досада от Пскова».

В экспозиции Радищевского музея Саратова представлен один из этюдов к этой картине – «Голова ратника» (1839-1843). Домотканая холщовая рубаха, стрижка в скобку и борода лопатой – таковы внешние приметы национального облика в этюде для образа псковского партизана. Простоватое, типично русское лицо уже немолодого мужика одушевлено сознанием значимости переживаемого момента: «впервые в русской живописи – крестьянин обрел качества действительного сознательного героя исторического события» (Э.Н. Ацаркина).

В многообразном творческом наследии Брюллова заметное место принадлежит портретам. Даже в пределах возможностей заказного парадного изображения он умел дать углубленную психологическую характеристику изображаемого.

Таков портрет уроженца Корсики графа Карло Андреа Поццо ди Борго (1764-1842), написанный в 1834 году в Италии. Изображен человек всеевропейской известности, один из активнейших деятелей Священного союза, тогдашний русский посланник во Франции. О заказном характере портрета свидетельствует несколько холодноватая отстраненность характеристики. Но, может быть, именно это способствует острой проницательности брюлловского видения. Созданный Брюлловым образ Поццо ди Борго экспонировался на знаменитой выставке исторических портретов, организованной Сергеем Дягилевым в Санкт-Петербурге в 1905 году в помещении Таврического дворца.

Семидесятилетний Поццо моложав, подтянут, честолюбив и полон целеустремленной энергии. Официальная пышность мундира с генеральскими эполетами, золотым шитьем воротника, высшими наградами Австрии, Пруссии, России, предопределенная парадной заданностью изображения, не играет определяющей роли в достаточно сложной общей психологической характеристике модели.

Яркая индивидуальность талантливого роялиста, «дипломатического маршала Европы», как называли его современники, раскрывается и без этих по сути уже не нужных Брюллову подсказок. Жизненная активность натуры выражена, прежде всего, экспрессией лица. Удлиненный овал головы, смуглая холено-гладкая кожа, длинный с горбинкой нос, высокий открытый лоб, невозмутимо-учтивый взор.

Таков этот сильный, мужественный человек, сочетающий пылкость южанина с холодной решимостью, врожденную импульсивность с безукоризненной светскостью, лавирующую гибкость прозорливого дипломата с незаурядной личной храбростью. Резкость цветовых сопоставлений, решительный, даже несколько жестковатый абрис фигуры усиливают впечатление волевой собранности и внутренней энергии.

Эмоционально-выразительная трактовка образа в еще большей степени присуща написанному в конце 1830-х годов портрету чиновника Министерства иностранных дел, талантливого литератора, одного из первых переводчиков гётевского «Фауста» Ивана Александровича Бека (1807-1842), который отличается весьма проницательным и вместе с тем поэтическим восприятием внутреннего мира модели.

Теплый коричневато-красный цвет фона «согревает» молодое розоватое, чуть оплывшее лицо. Губы, тронутые легкой улыбкой, несколько вызывающая насмешливость глаз выдают в нем человека живого и общительного. И вместе с тем есть некоторая размагниченность в текучей овальности контура, в более мягкой лепке лица, передающей впечатление изменчивости, подвижности его выражения. Непосредственная импульсивность Ивана Бека подчеркнута и прихотливой нестрогостью его костюма. От напряженно-волевого Поццо ди Борго его отличает расслабленная мечтательность, житейская робость, внутренняя беззащитность, скрываемая внешней бравадой и налетом скептицизма.

Любопытно, что все углы этого портрета покрыты позднейшей грубоватой записью. Он явно в былые времена экспонировался в восьмиугольной раме. Она была случайно обнаружена мною в московской коллекции известного реставратора, собирателя, основателя музея В.А. Тропинина и художника его времени Феликса Евгеньевича Вишневского. И в раме этой тоже оказался портрет И.А. Бека, очень близкий музейному, но, видимо, копийный. По словам коллекционера, и он, как и наш портрет, вывезен из Барятино – подмосковного имения князя Горчакова (мужа дочери изображенного поэта).

В музейной экспозиции представлены и другие работы К.П. Брюллова: написанный в начале 1850-х годов этюд «Гугенот» – легко угадываемый персонаж из эпохи «Варфоломеевской ночи», крепко написанный, с явно угаданным сходством, но несколько салонный портретный этюд «Женская головка» (1830-1840-е), поступивший в музей еще в 1887 году от коммерсанта А.И. Зака, а также эскиз фрагмента росписи Исаакиевского собора в Санкт-Петербурге – «Иисус перед народом» середины 1840-х годов. Подборка произведений этого выдающегося мастера наряду с работами Ореста Кипренского, Сильвестра Щедрина, Александра Иванова составляют основу музейного собрания русского искусства первой половины ХIХ столетия.