Моя вина. Не успел подхватить. Моя дочка, едва начавшая ходить, упала на спину и больно ударилась головой о пол. С подозрением на сотрясение мозга мы отправились в детский травмпункт в 3-ю Советскую больницу.

Поехали на такси, поскольку не стерся из памяти эпизод годичной давности, когда неопытная массажистка учинила нашему полуторамесячному ребенку растяжение ноги. Тогда мы устроили соревнование между «скорой» и такси, вызвав их одновременно. С большим преимуществом победил частный извоз. Наверное, потому, что за деньги.

Но мы отвлеклись. Врачи во избежание непредсказуемых и неприятных последствий уговорили нас полежать с ребенком в стационаре трое суток. Отправились на третий этаж этого же здания, где жене выдали сырое постельное белье и указали койку в одном из шести боксов, на которой ей и ребенку предстояло провести ближайшие 72 часа. Такую мебель даже самый рачительный хозяин повез бы не на дачу, а прямиком на свалку. Кровать скрипела и стонала при одном только брошенном на нее взгляде, но выбирать не приходилось. Было уже около полуночи, поэтому детальный осмотр места заключения больных детей и их родителей был отложен до утра.

Когда рассвело, выяснилось, что помимо нашего бокса, в котором была и другая койка – с бабушкой и внуком, на небольшом пятачке разместилось еще пять закутков по две кровати в каждом. Итого 24 человека, половина из которых больные детишки. В предбаннике еще несколько боксов. Все это называется «Отделение детской хирургии». Умывальник один на всех – рядом с лестничной площадкой. Туалет тоже один – на втором этаже. За две недели помещение кварцевали раз. К стенам и тумбочкам страшно прикоснуться – жуткая антисанитария. Куча детей и взрослых в постоянном контакте. В результате дочка подхватила вирусную инфекцию. Теперь лечимся от нее. Уже дома.

Боксы отделены друг от друга тонкими деревянными стенками. Кое-где было предусмотрено стекло, но лишь предусмотрено. Дребезжащий холодильник, ровесник восстания декабристов и символ всех советских больниц, благоразумно стоял на некотором отдалении, дабы своими частыми и звучными отключениями, сравнимыми с приступами эпилепсии, не пугать несчастных постояльцев.

Голову оторвать нужно тому, кто придумал именно таким образом рассечь больничное пространство. Уверен, этот человек не был архитектором, врачом или просто добропорядочным гражданином. Такое мог изобрести только гробовщик, у которого свои представления о минимальных объемах, необходимых для содержания человеческого тела. Если уж так нужно было поделить помещение на боксы – ну, довели бы стены до потолка, сделали бы их сплошными. Все не такая слышимость была бы. Да и не видели бы тогда больные из второго бокса, как переодеваются в пятом. Так нет же – неизвестный гробовщик все сделал для удобства врача, а не пациента. Чтоб зашел человек в белом халате, гаркнул что-то, и все его сразу увидели и услышали.

Естественно, я отправился к лечащему врачу и поинтересовался, нельзя ли улучшить условия содержания, ловя себя на мысли, что в казенном помещении и мысли становятся казенными. Тот отрицательно покачал головой, заявив, что все платные боксы, где две кровати (для мамы и ребенка), заняты.

– Но здесь же совершенно невозможно находиться! – возмутился я.

– Ничем не могу вам помочь, – ответил доктор. – Мне тоже не нравятся условия, в которых приходится работать, но что я могу поделать? Обещают в этом году сделать ремонт, но сделают или нет – неизвестно.

Врачи в 3-й Советской замечательные. Столько умных интеллигентных лиц вы не встретите более нигде, включая министерство культуры. Прекрасно поставленная речь, спокойный рассудительный тон, доброжелательность. Про таких сегодня можно только в книжках прочитать, а вот поди ж ты – у нас есть. По всему, а главное – по конечному результату лечения, чувствуется, что специалисты здесь работают великолепные. Но, как говорится, на то и деготь, чтобы сторож у бочки с медом не дремал.

Уборщица каждое утро мыла пол грязной тряпкой. Она макала ее в ведро с почерневшей после уборки в первом же боксе водой, а затем медленно развозила эту жижу по древнему паркету. Взяли бы да сами хоть раз помыли пол, ворчала она, мамаши, блин!

Однажды ночью привезли мальчика, которого шумно поместили на одну из свободных коек. Потом еще час его, дико орущего, уговаривали, чтобы он дал сделать себе укол. Никто, естественно, в это время не спал. Ну, почему нельзя было сделать укол в другом месте?

Ежедневно в шесть утра приходила сестра со шприцем, которая включала свет и громко выкрикивала фамилию того, кому был положен укол. Почему нельзя было это делать тихо, уважая покой тех, кому укол не полагался? А так вошла и врезала всем почем зря.

Давайте называть вещи своими именами – такие условия практически несовместимы с процессом лечения. И у младших медицинских работников к людям, соглашающимся лечиться в таких экстремальных условиях, отношение вырабатывается как к скоту. Животных тоже нужно лечить, колоть от разных болезней. Можно сказать грубое слово, пнуть ногой – скотина все стерпит. Как и человек, которому некуда деться. Вот койка, хочешь – спи здесь с ребенком, не хочешь – уезжай домой, но под свою ответственность. Одна женщина во сне отдавила ребенку сломанную загипсованную руку. Тот долго вопил от боли. Больше его мама спать не ложилась.

Понятно, что зарплаты медсестер и уборщиц мизерны. Ясно, что у больницы нет собственных средств ни на проведение ремонта своими силами, ни на замену кроватей, ни даже на нормальное постельное белье. Но тем более важно в таких условиях относиться к больным по-человечески. Им и так тошно, зачем же усугублять? К чему сознательно превращать жизнь маленьких пациентов в ад? Ей-богу, на такое способны только люди, у которых давно и большие проблемы с психикой.

Когда человеку плохо, а ты не можешь ему помочь, то хотя бы не делай так, чтоб ему стало хуже. И еще. Сотрясение совести куда страшнее сотрясения мозга. Потому что это уже навсегда. По-моему, это поняла даже наша дочка.

Опубликовано: «Новые времена в Саратове», № 8 (120), 4-10 марта 2005 г.