Международному арбитру, директору городского шахматного клуба, заслуженному работнику физической культуры РФ Анатолию Захарову – 75 лет.

– Анатолий Александрович, как по-вашему, Цвейг в своей «Шахматной новелле» или Набоков в «Защите Лужина» были достаточно правдивы, говоря об искусстве шахматной игры?

– Я вам так скажу: писать о шахматах – значит писать о людях, об их психологии, характерах, тайнах души. И Цвейг, и Набоков говорили в своих книгах об одержимости, а по отношению к этой игре более точное слово трудно найти. Шахматы настолько глубоко проникают в душу многих, что, играя, люди подчас ощущают собственное присутствие на шахматной доске.

– Так что же все-таки такое эта игра – спорт, наука, искусство?

– Наверное, некий универсальный синтез из первого, второго и третьего. Шахматы неисчерпаемы, во всяком случае для человека, в ней существуют миллиарды комбинаций. А какие поразительные есть этюды! Настоящая поэзия мысли...

– Скажите, а кто вас научил играть в шахматы?

– Мой брат, в 1941 году.

– Тренер у вас был?

– Когда? Во время войны, что ли? После войны я, тощий шахматный энтузиаст, переехал в Саратов. Мне тогдашний первый саратовский шахматный мастер Николай Константинович Аратовский сказал: иди, пижон, и суди. В шахматах слово «пижон» – часть сленга и означает недостаточно сильного игрока, немного дилетанта...

А тренеры по-настоящему у нас появились позднее, и как раз Аратовский был лучшим из них. Посмотрите, какие ученики: Алексей Шестопёров, Геннадий Живодов, Иван Ефимов, Владимир Ревякин, Александр Асташин, Александр Дрожилов...

– А гроссмейстер Николай Крогиус?

– Тут история другая. Крогиус вырос в Саратове, но учился в Ленинграде, там и чемпионом России впервые стал, и мастером. Так что получается не прямое ученичество... Но влиял Аратовский на всех – и в гроссмейстерском звании Крогиуса его заслуга очень велика. Кстати, обратите внимание, каким потом прекрасным тренером стал сам Крогиус. Что он работал с Борисом Спасским, когда тот стал чемпионом мира, – это все знают, но всем ли известно, что его нынешняя ученица Ирина Круш – уже гроссмейстер?

Ну и, конечно, учился я у тех, с кем играл. У Михаила Клецеля, Ефима Корчмаря, Бориса Полянского. Раз тебя «прибьют», два... надоедает, начинаешь готовиться. Правда, сказать, что я так уж много шахматной литературы перечитал, не могу. Для самооправдания скажу, что времени не было, а еще – всегда больше любил художественную и историческую литературу.

– Среди художников бывают импрессионисты, авангардисты, сюрреалисты и т.д. Можно ли как-то подразделять шахматистов по их творческому почерку, предпочтениям?

– Шахматные игроки очень различны. Роберт Фишер, например, был бесспорный гений, но весь мир замкнулся для него в рамках шахматной доски. Весь свой необыкновенный интеллект Фишер сконцентрировал на разработке шахматных тем. Зато это был исключительно его мир. И он видел в нем то, что другим не открывалось.

Венгерский гроссмейстер Янош Флеш проводил сеансы одновременной игры вслепую на 52 досках. Правда, врачи доказали сейчас, что это огромное насилие над мозгом, стопроцентный интеллектуальный экстрим. А вообще у шахматистов совершенно особая память, позволяющая удерживать в сознании сотни вариантов. Насколько непохожи люди, настолько различны и шахматные игроки. Ленин, к примеру, по свидетельству современников, был хорошим шахматистом. К сожалению, он оказался одержим не этой красивой игрой, а мировой революцией. Но а если бы его перетянули шахматы, глядишь, одним гроссмейстером было бы больше, а российская история развивалась бы совсем по другой модели.

– Скажите, игра в шахматы с самим собой абсурдна?

– Игра – да, но если человек, соперничая с воображаемым противником, разбирает партию, «обкатывает» какой-то вариант, размышляет над своими ошибками – это вполне логично и нормально. В любом другом случае соперничать с самим собой странновато.

– На древнейшей игре как-то отражается сегодняшний компьютерный век?

– Мне кажется, что с появлением компьютера шахматы отчасти утратили свою прелесть. Свою свежесть, первозданность, если угодно. Раньше, собираясь на крупные соревнования, игроки везли с собой кипы журналов, вырезок, тетрадок с дебютными разборками. Был какой-то особый торжественный настрой. А сейчас все стало будничнее: взял ноутбук, и дело в шляпе. Едва только попалась заковыристая проблема – включил «Фрица» или нырнул в Интернет, и решение найдено.

– А в поединке компьютера и человека кто сильнее?

– Здесь по-разному. В чисто счетной игре машина практически непобедима. Ну, а там, где эндшпили, оценка позиции, компьютер обычно гораздо слабее своего противника из плоти и крови.

– Вы были арбитром очень представительных шахматных соревнований международного уровня. Что вам кажется высшей точкой вашей судейской карьеры?

– Матч претендентов Каспаров – Смыслов, финалы чемпионатов СССР, Спартакиады народов СССР и три всемирные шахматные Олимпиады – в Москве, Ереване и Элисте. Олимпиады – работа незабываемая... Там бывали и такие игроки (не из самых «шахматных» стран, разумеется), которые толком не знали правил, и арбитрам приходилось их поправлять. А рядом – чемпионы мира!

– Вместе с кем из судей вам было приятно работать?

– Хорошо было работать с Владасом Микенасом, с которым мы вместе судили матч Каспаров – Смыслов. Мы нормально взаимодействовали... и чемпионы, кажется, были не в претензии. Ходили слухи о том, что ту же судейскую пару хотели назначить на судейство матча за мировое первенство, но этого не случилось. Интересно было со знаменитым Сало Флором. С ним, правда, было всё по-другому. Он сам некогда претендовал на шахматную корону, а когда Флор судил, то исполнял больше представительскую миссию, а мы, остальные, делали черновую работу. Однако в целом получалось нормально – и на спартакиадах, и на чемпионатах страны.

– А каково было на Олимпиадах судить вместе с иностранцами?

– Замечательно. Особенно когда вся бригада говорила на разных языках. Иногда еле выкручивались. Мы, например, с кем-нибудь кое-как общались по-немецки, а ещё двое – по-английски и тоже еле-еле, потому что один был голландец, а другой из Сингапура. Начинаешь понимать сложности, с которыми сталкиваются глухонемые... Как мы выбрались из той Олимпиады без конфликтов – мне до сих пор интересно.

– Главное качество арбитра – это...

– Объективность. Ее практически невозможно достигнуть, ведь все мы субъективны. Но миссия арбитра обязывает. Надо быть над ситуацией, что, поверьте, очень нелегко. Ведь если арбитр будет хотя бы заподозрен в подсуживании какому-либо игроку, это конец его профессиональной карьеры.

Кстати, арбитры старой школы существенно и, на мой взгляд, выгодно отличаются от нынешних. Сейчас судьи шахматных турниров стремятся дипломатично разрешить любой возможный конфликт. Советские арбитры стремились их просто не допускать, тушить по мере возникновения.

Арбитр – это прежде всего психолог. Во время игры между игроками устанавливаются некие невидимые связи, завязываются своего рода интеллектуальные и энергетические дуэли. Не дать им выплеснуться на ход игры – задача арбитра. На больших соревнованиях бывают стрессы, да ещё какие! Один раз во время матча претендентов Ваганян – Соколов в Минске всё шло так тихо и складно... и надо же, во время седьмой партии (а она многое решала) на сцене что-то загорелось. Я принял решение о переносе партии в другое помещение.

А Рафаэль Ваганян, надо заметить, матч проигрывал и ходил очень злой и недовольный. И вполне естественно: проигрывать никто не любит... В общем, ночью, часа в три, мне звонят в номер и голосом, очень похожим на голос Ваганяна, говорят: «Вы в этой партии подсудили Соколову. Перенос её в другое помещение был ему на пользу, и мы будем обращаться в ФИДЕ с ходатайством об отмене результата». При том что я твёрдо был уверен (и сейчас уверен), что всё делал правильно. С утра я сообщаю об инциденте в управление шахмат, беру справку, что пожар действительно был, и жду одиннадцати часов, поскольку между одиннадцатью и двенадцатью официальное время для подачи протестов, объявления тайм-аутов и тому подобных дел. В одиннадцать – никого и ничего. В половине двенадцатого приходит секундант Ваганяна... и просит перенести следующую партию в другое помещение. О протестах – ни полслова. Так они матч и доиграли. Я, разумеется, тоже молчал, но версия у меня есть. Был там один человек, голос у которого действительно был точь-в-точь как у Ваганяна...

А иногда и без всякого конфликта ситуация тебя ошарашит. Например, однажды гроссмейстер Ефим Геллер с мрачным видом подозвал линейного судью, открыл рот и указал туда пальцем. Но судья всё понял – и через минуту Геллеру принесли чашку кофе... Или: на одном турнире в Саратове кандидат в мастера Михаил Прозоров взял и подставил под удар ферзя. Увидев свою оплошность, «пострадавший» через несколько секунд среди полной тишины захохотал внушительным басом на весь зал (ход он действительно сделал совершенно невероятный).

– Скажите, а может ли слабый игрок обыграть более сильного, «задавив» его энергетически?

– Я допускаю, что такое возможно. Наверное, можно и «сшибить», измотать более сильного игрока более сильной энергетикой. Но мастерство, конечно, остается мастерством.

Возвращаясь же к разговору о работе арбитра, я могу добавить, что мне всегда нравилась эта непростая работа. Так уж получилось, что и окружающие интуитивно чувствовали во мне судью. Тридцать с лишним лет я был народным заседателем в Октябрьском суде Саратова.

В молодости мне довелось жить в Одессе, в густонаселенном общежитии. Там каждый тоже шел ко мне со своими болячками, переживаниями: кто заболел, кто с кем повздорил-поспорил, кому требовалась помощь – уж так сложилось, что я все время разрешал задачи. И не только шахматные – жизненные. Мне нравится быть среди людей «в гуще событий жизни». В тишине, в спокойствии я как-то чахнуть начинаю. Когда у нас в клубе много народу – я счастлив. Наступает затишье – и на душе сразу кошки скребут.

– Каково это нынче – быть профессиональным шахматным организатором?

– Пока работаю – я не бедствую, особенно с тех пор, как мне ещё платят пенсию. Однако вообще спортивным работникам платят мало до неприличия. Что такое оклад в девятьсот рублей и как на это жить? А сотрудникам клуба иногда по полгода и эту зарплату не выдавали... Надо ли после этого объяснять наши кадровые проблемы? Да, конечно, мы нерентабельны – точно так же, как нерентабельны музеи, библиотеки и театры. И точно так же решаем важнейшие культурные проблемы. Мы, если угодно, «перевербовываем» детей с улицы в культуру! Кстати, в спортивной школе на базе нашего клуба обучение бесплатное. Все приходящие начинают с того, что удивляются этому...

В области за последние десять лет открылось только два шахматных клуба – в Красноармейске и Балашове. От красноармейского уже мало что осталось, а вот в балашовском пока всё прекрасно, их очень поддерживает администрация. В других районах иначе. Например, было время – за Новоузенск играла очень способная молодёжь, брат и сестра Артёмовы, а теперь? Проводились полуфиналы первенства области, а сейчас идут однодневные сельские турниры... Ну что такое, скажите, однодневный шахматный турнир?!

А в Саратове? Кое-где в оставшихся клубах на таком инвентаре играют, на таком старье, что смотреть страшно. В семидесятые годы в Саратове было около 60 клубов, в том числе на авиазаводе, на «Шарике», на химкомбинате. Кому так сильно помешали ве-ли-ко-леп-ные клубы в разных районах – от Ленинского до Заводского? Такого помещения, какое было когда-то у клуба «Сокол», мы уже не увидим... Свои позиции в смысле и кадров, и помещений удержали разве что ДЮСШ-7 Октябрьского района да ещё школа олимпийского резерва – но она же на нашей клубной «территории». Ведь клуб, хоть и числится ведомственным, давным-давно, с 1959 года, фактически является городским и выполняет соответствующую работу. Мы переживали тяжёлые периоды, в середине девяностых годов нас вообще несколько раз хотели закрыть. И павильон в «Липках» отобрать не раз пытались...

Так что остаётся надеяться на создающиеся попечительский совет и фонд шахмат. Они собираются организовать работу с детьми прямо в школах, в классах, а также укреплять нашу материальную базу. Будем надеяться на успех.

– У вас есть какая-то личная примета из разряда суеверий?

– Я вообще-то не суеверный человек, однако на шахматные соревнования всегда стараюсь ходить одной и той же дорогой.

– Какими фигурами чаще выигрывают – белыми или черными?

– Все любят играть белыми, лишний ход никогда не повредит. И по статистике они удачливее.

– Увлечение шахматами вмешивается в повседневную жизнь?

– Кто-то сказал, что шахматы – это модель жизни. Иногда бывали забавные случаи: когда я жил в Одессе, в одной из парикмахерских я обнаружил парикмахера, как две капли воды похожего на знаменитого шахматиста Чигорина. А я как раз в тот период прочитал о нем книгу! Представляете, как я часто посещал ту цирюльню.

– В Казани нашлись деньги на приглашение в команду Каспарова, да и не его одного, олимпийский чемпион Рублевский вообще туда переехал. А в Саратове есть хоть какая-то перспектива в конкуренции с командами, плавающими в таких финансовых потоках?

– С того момента, как шахматы официально уравняли в правах с олимпийскими видами спорта, есть серьёзная надежда на усиление государственного финансирования. К тому же, кажется, мы становимся всё интереснее спонсорам.

А насчёт приглашения легионеров... Ну, представьте себе, появится у нас миллиард, мы в команду клуба пригласим сборную России, а своих всех погоним... вот радости будет! Саратовская команда и сама неплохо держалась в высшей лиге – пока в последний раз не сорвалось её участие из-за денег. А играли бы без легионеров, могли бы оказаться третьими в России – сразу за Москвой и Петербургом. И против той же Казани имели бы шансы побороться.

В 60-е годы в Саратове была отличная мужская команда. Она и в Кубке Чигорина (это было первенство России) заняла II место, и даже выиграла очень любопытный турнир городов Европы в игре по телеграфу. Гамбург обыграли, Варшаву, даже Москву... И вот задумали мы провести нечто такое... почти грандиозное – радиоматч с командой Загреба. Вроде тех, которые сборная СССР играла с американцами, а после – с англичанами. Убедили Росспорткомитет. Уговорили областное начальство. Пошли в радиокомитет и начали учить их работников, как принимать и передавать ходы. Научили... Напечатали афиши с почтеннейшими фамилиями югославских гроссмейстеров, до сих пор у меня экземпляр сохранился. Команда готова, всё готово, все готовы. И чем это кончилось? Пшиком. За пару дней до матча позвонили из Загреба и отказались. Кто-то у них на какой-то турнир уезжал, а вторым или «полуторным» составом они побоялись проиграть. Честное слово, до сих пор жаль. Было бы о чём вспоминать... да и не в одном этом дело. Кое-кто из наших так без международных соревнований и остался. Раз не сыграли, два, глядишь – и тебя забыли.

А без постоянной практики на высшем уровне в шахматах делать нечего. Что же касается меня, то я пожизненный пленник шахматной нимфы Каиссы, я предан шахматам безоговорочно.

– Вы прожили в Саратове больше полувека. Привыкли считать его своим?

– На Украине я провёл детство и самые трудные времена. Однако мои лучшие, самые счастливые годы связаны с Саратовом. Это моя третья жизнь. Первая – детство, потом – война, и вот с тех пор – Саратов и шахматы.

Опубликовано: «Новые времена в Саратове», № 38 (53), 17-23 октября 2003 г.