28 июля 1794 г. в Париже были гильотинированы Робеспьер и его товарищи

Это была знаменитая «революция 9 термидора», позднее разжалованная в «термидорианский переворот». Якобинские главари, в попытке установить «царство разума» дошедшие до массового террора, сами пали жертвой гильотины. С их падением террор внезапно прекратился – раз и навсегда; но вместо возврата к либеральным принципам 1789 г. и «Декларации прав человека и гражданина» Франция погрузилась в хищнический разврат термидорианцев.

Термидор – период между «царством гильотины» и диктатурой Наполеона – стал временем французской «прихватизации». Революционные чиновники спешили растаскивать имущество казненных якобинцами «врагов народа», выставленная напоказ роскошь «новых богачей» сменила суровую простоту нравов фанатиков 1793 года, чувственное наслаждение жизнью – жизнь ради идей. Как писал советский историк А.З.Манфред, «республика свободы, равенства, братства оказалась жестоким миром низменных страстей, волчьей грызни из-за дележа добычи, республикой чистогана, спекуляции, хищнического, беспощадного эгоизма, создающего богатство на крови и поте других» («Наполеон Бонапарт», с. 90). Кончилось все это такой коррупцией и растлением, что приход «самодержца» Бонапарта показался стране счастливым выходом из положения.

Ригористы вроде Филиппо Буонаротти и Гракха Бабефа клеймили термидорианцев «предателями». Но случайно ли было перерождение Антуана-Кристофа Мерлена из Тионвиля, члена Законодательного собрания, члена Конвента, первым ворвавшегося в августе 1792 года в королевский дворец Тюильри, грозного комиссара на фронтах войны с интервентами, прозванного немцами «Fuerteufel» – «Огненным чертом»? Когда голова Робеспьера скатилась в корзину, Мерлен оказался владельцем богатейших имений с парками, оленьими угодьями, конюшнями и сворами охотничьих собак. И таких было много. Баррас, Тальен, Ровер, Бурдон из Уазы – вчерашние террористы, запятнавшие себя кровью короля и насилиями над «контрреволюционерами», стали вождями термидора и первыми богачами страны. Париж в одночасье оказался в руках новых хозяев жизни – молодых людей в ярких костюмах, чуть-чуть прикрытых прозрачной тканью дерзких девчонок «хорошего общества», казнокрадов, взяточников, спекулянтов, мародеров. Политика? Ею никто более не интересовался. Принципиальность, идейность? – над ними смеялись. Добродетель, великие идеи? – на мусорную свалку. Смысл жизни не в служении истине – в наслаждениях! Каждый сам за себя. Народ голодает? – это никого не касается!

Знакомая картина? Сходство между революциями во Франции и России – громадно. Якобинцы – большевики, «Максимилиан Ленин», «красный террор», «термидорианское перерождение» – любимое обвинение сталинцам в устах «левой оппозиции». Троцкий еще в 1936 г. в работе «Что такое СССР и куда он идет» предсказывал, что советская номенклатура рано или поздно устанет быть «сторожем» «общенародной» собственности и захочет разделить ее между собой. Все отличие от Франции – в сроках и масштабах. У французов все кончилось за несколько лет – в России растянулось на 74 года. Но сути это не изменило: внуки «комиссаров в пропыленных шлемах» стали вождями приватизации и демократизации в нашей стране. Та же погоня за удовольствиями и наживой, тот же публичный разврат, то же хищничество и цинизм. Термидор. Неизбежная стадия «великих» революций.

«Во всех делах люди всегда руководствуются собственными интересами» (Д.Рикардо). Господство фанатиков, в силу определенных психологических отклонений неспособных к нормальному наслаждению жизнью (см. Чернышевский Д.В. Русское революционное движение с точки зрения психоанализа // Волга, 1994, № 5-6), не может быть продолжительным. Термидор – это реакция на свирепый аскетизм «пламенных революционеров», отказ от ханжества и лицемерия. Бонапартистский «новый порядок» – уже реакция на разнузданность термидора.

Мы, видимо, уже прошли свой «термидор». Путин пытается играть ту же роль, что и Бонапарт двумястами годами раньше. «Термидор», «бонапартизм» – слова-пугала в нашей недавней и жуткой истории. Но опыт Франции, отнюдь не погибшей ни при термидорианской директории, ни при Бонапартах, все же внушает оптимизм. Пусть и с запозданием, с задержкой, Россия идет той же дорогой, что и другие европейские страны.

Один вопрос мучает меня: что же так долго-то? Нельзя ли, зная по книжкам заранее, куда идем, не повторять всех ухабов и зигзагов трудной дороги к «европейскому дому»?

Опубликовано: «Новые времена в Саратове», № 28 (43), 1-7 августа 2003 г.