21 августа 1991 г. в России закончилась эра коммунизма

О перевороте в СССР я узнал в гостях в Питере утром 19 августа и сначала не поверил в то, что такое с нами может произойти. СССР был удивительной страной, где история, казалось, застыла навеки после 1917 года. Все происходило в соответствии с учением бородатых классиков, по решению партии и объявлялось народу на казенном новоязе. Реальная политика обсуждалась на кухне – а то, что происходило, было политикой официальной и неестественной. Перестройка мало что изменила – Ельцин, съезды народных депутатов и саперные лопатки в Тбилиси были событиями из официального мира, пусть трещавшего по швам, но казавшегося незыблемым в своих вечных основах. Перевороты, танки на улицах – это не у нас, это из новостей про Африку и Латинскую Америку, в СССР такого не может быть. Но телевидение, прерывающее бесконечное «Лебединое озеро» показом трясущихся лиц ГКЧП, бесстрастно свидетельствовало: это у нас. Естественно, я помчался на вокзал – перспектива застрять в Питере и оказаться отрезанным от родных меня совсем не радовала, а в первые мгновения память историка услужливо подсказывала ленинскую механику переворотов: почта, вокзалы, мосты, телеграф...

К удивлению, в Питере все было спокойно. Напряжение чувствовалось на лицах людей, но не в облике города. Погрузившись на «Стрелу», я утром 20 августа вылез в Москве, а 21 приехал в Саратов. Путешествие через переворот было поездкой из одного мира в другой. На моих глазах социалистический строй отвалился и сполз со страны как отмершая кожа. В Москве я впервые увидел танки на улицах города. Много танков и солдат, явно не понимающих, зачем их сюда привели. На моих глазах на борта лепились отксеренные указы Ельцина, объявляющие путчистов вне закона, московские женщины стыдили парней в военной форме, допытываясь у них, будут ли они стрелять, парни хмуро отворачивались. Перед Белым Домом бурлила толпа, подогреваемая разнообразными слухами, вдали нелепо торчали танки Лебедя под российским триколором, с балкона постоянно кто-то выступал, люди не слушали, но все равно всем одобрительно хлопали и кричали. На Красную площадь не пускали, и там стояла длинная колонна танков, но что она там делала, было совершенно непонятно. Телеграф работал, мосты функционировали, переворот выглядел каким-то странным. Я еще успел смотаться в подмосковный Чехов к отцу, с удивлением ловя абсолютно иной – равнодушный, если не одобрительный к ГКЧП – настрой подмосковных электричек, резко контрастирующий с творившимся в столице. А в Саратове 21 августа было так сонно и тихо, как будто никакого ГКЧП вообще не было. Потом, конечно, я узнал про спецвыпуски газет с указами Ельцина, про метания градоначальника Головачева, которого буквально силком вытащили на митинг осудить путч, про бегство партийного гауляйтера Муренина – но на улицах ничего этого не чувствовалось. «Деревня, глушь...» И новости – все более победные – по телевидению. Про полет Руцкого с десантом в Форос, про бегство ГКЧП, про освобождение Горбачева. И наконец – про арест заговорщиков и объявление КПСС вне закона.

Сейчас уже и не понять, какое это было счастье! Поганый коммунистический партком, куда еще в июне меня тягали за какую-то случайную фотографию на митинге в Лужниках с моей персоной на первом плане и участливо «преду-преждали», тихо, «огородами», слинял из университета. Серый дом на Дзержинской притух, а его Большой Брат – обком КПСС на Советской – был взят «штурмом» двумя поддатыми демократами, чуть ли не пинками выгнавшими под улюлюканье зевак трясущуюся ораву партаппаратчиков, разбежавшихся, как мокрые крысы. По гулким пустым коридорам бывшего всесильного чертога шелестели ворохи бумаг – секретные циркуляры, доносы (я видел знакомые фамилии), канцелярские справки и прочие «дела».

Все было почти нереально. Раз – и чудовищный Молох, ощетинившийся ядерными боеголовками, опутанный колючей проволокой, с огромной армией, с бесчисленными сексотами, с тупыми гебешниками в каждой подворотне – исчез, испарился, растаял в прелом августовском воздухе. Это так противоречило дурацким марксистским догмам о победивших революциях, коими нас пичкали с детского сада. Это был беспримерный в истории крах «всесильного» тоталитарного режима, 74 года давившего и иссушавшего самую душу народа, и вдруг пропавшего как морок. Ну, точно как у Толкиена про падение Мордора: налетел ветер и мрак рассеялся. И тогда, в счастливом оцепенении, я понял «тайну» политики: власть – это не штыки, не конституции, не кабинеты, не культы и не личности. Власть – это четко выстроенные отношения между людьми. Если люди перестают верить в то, что «важный господин» в большом кожаном кресле имеет право володеть ими – власть исчезает.

Коммунизм умер, потому что никто не пожелал его защищать. И умер он задолго до опереточного «капутча», которым дегенеративные гекачеписты больше насмешили, чем напугали народ. А тогда, когда вся до зубов вооруженная сила и идеологическая мощь красной империи со всей очевидностью оказалась вообще никому не нужной. Потому что «не в силе Бог, а в правде».

Опубликовано: «Новые времена в Саратове», № 31 (46), 22 августа – 4 сентября 2003 г.