Люди рождаются по любви, города – по исторической необходимости, дома – по бытовой. Но именно дома, доживая отведенное им время, могут рассказать и объяснить, зачем появился город и что делали в нем люди.

Неизвестно, сохранят ли память о своих обитателях современные многоэтажные ульи. Но те дома, что мы привычно, по-обывательски, называем «старинными» (пусть даже это и не архитектурные памятники), могут рассказать нам удивительные семейные истории. Надо только прикоснуться к холодному камню теплой рукой и вглядеться в него сочувственным взглядом.

Ветеран пяти войн

Дом с эркером на Московской, 85, при желании может вспомнить любой саратовец. Около него перед улицей Горького останавливается весь транспорт, следующий к Волге. Кто был его хозяином до революции, я не знаю, хотя вряд ли это секрет для любого более профессионального краеведа. Зато я точно знаю, что с конца 1930-х годов здесь на втором этаже жил со своей семьей герой Порт-Артура, знаменитый русский ученый, хирург, академик, ректор Саратовского государственного университета Сергей Романович Миротворцев.

Так иногда случается, что склонные к авантюрам натуры почти всю жизнь проводят за чтением приключенческих романов, тогда как человека, рожденного исключительно для жизни мирной, судьба беспрестанно бросает в самое пекло. Сергей Миротворцев был из последних. Хотя, как знать, быть может, мы просто не всегда умеем прочесть линию судьбы и ее знаки-подсказки? Его дочь, Кира Сергеевна, посетившая Саратов в 2003 году, рассказывала, что в семейном архиве сохранилось завещание деда Сергея Романовича. В нем отдельной строкой внуку доверялась настоящая боевая сабля, на которую тот со страстью взирал при жизни деда.

Во всяком случае, никакой другой склонности к героической боевой карьере, кроме этой, сын учителя гимназии из станицы Усть-Медведицкой (теперь город Серафимович Волгоградской области) не демонстрировал ни в раннем детстве, ни в юности. А между тем судьба провела этого человека через пять войн! Не поленимся, посчитаем: русско-японская, Первая мировая, гражданская, финская, Великая Отечественная. Ни на одной из них он не был даже ранен, но всю свою жизнь и весь свой талант врача-хирурга посвятил лечению страшных следов, что оставляет на человеке война…

Свою медицинскую карьеру выпускник-отличник медицинского факультета Харьковского университета начал в самом начале XX века в Петербурге, сверхштатным ординатором хирургического отделения знаменитой Обуховской больницы. Уже через год судьба забрасывает его на Дальний Восток, на первую в его жизни войну. Он участвует в 11-месячной обороне Порт-Артура, своими глазами наблюдает трагедию русского флота и именно здесь получает первую закалку фронтового хирурга и организатора военно-медицинского дела. Возьмите в любой библиотеке когда-то весьма популярный роман Александра Степанова «Порт-Артур». Миротворцев – один из реальных героев этого произведения. Будущему автору романа, сыну морского офицера, подносившему воду на боевые позиции и получившему тяжелые осколочные ранения, молодой хирург, вовремя сделав тяжелейшую операцию, спас ноги.

После японского плена Миротворцев возвращается в Петербург, работает в клинике лейб-медика (то есть придворного врача, лечившего царскую семью) С.П. Федорова, а затем – у его ученика В.А. Оппеля, профессора и заведующего кафедрой Военно-медицинской академии. В 1909 году Миротворцев защищает докторскую диссертацию, помимо хирургической практики активно занимается научной деятельностью. Еще до начала Первой мировой войны он написал более 40 научных работ. А перед самой войной, в 1914 году, избирается профессором на кафедру общей хирургии Саратовского Императорского Николаевского университета. Но… тут же уезжает на фронт. Всю войну Сергей Романович – главный хирург-консультант при уполномоченном Общества Красного Креста Юго-Западного фронта. После революции он на короткое время приступает к чтению лекций в университете – и снова командируется Красным Крестом на войну, теперь уже гражданскую, организовывать медицинскую помощь раненым.

В 1922 году Сергей Романович избирается ректором Саратовского госуниверситета и находится на этом посту шесть лет. В эти годы ему удается достроить корпуса клиники в Агафоновском поселке. В это время еще был жив главный архитектор-строитель университета Карл Людвигович Мюфке. Теперь мы знаем это место как Третью клиническую больницу имени Миротворцева. Прямо за ней проходит улица имени Миротворцева.

Оставив пост ректора, Сергей Романович заведует кафедрой, выполняет множество профессиональных и общественных обязанностей: является председателем Саратовского хирургического общества и членом Всесоюзной ассоциации хирургов. Во время советско-финской войны (1939-1940 годы) Миротворцев снова при хорошо знакомом ему деле – работает главным хирургом эвакогоспиталей Саратовской и Пензенской областей. Огромный опыт военно-полевой хирургии все время оказывается востребованным. Он остается главным хирургом эвакогоспиталей Саратова и Пензы и с началом Великой Отечественной войны. Миротворцев лично знает всех врачей области, многие – его ученики. Сам он работает сутками, как привык еще в Порт-Артуре. Особенно во время Сталинградской битвы, когда бойцы прибывали в Саратов на машинах уже через 8-12 часов после ранения.

Миротворцев был награжден многими орденами и медалям, стал действительным членом Академии медицинских наук. Но тысячам наших солдат, искалеченных жестокими войнами XX века, он запомнился, прежде всего, как человек высокой культуры и настоящий гуманист.

День, в который его хоронили (9 мая 1949 года), еще не был государственным праздником, но в последний путь Сергея Романовича, по свидетельствам очевидцев, провожали десятки тысяч саратовцев.

О «восточном» пароходстве и «философском» пароходе

Дом на Радищева, 18, не слишком приметен. Но если поднапрячь воображение, можно вспомнить, что прямо в него сегодня утыкается улица Советская. Мемориальной таблички здесь тоже нет. Зато мы точно знаем его дореволюционного обитателя. Хотя имя Сергея Ивановича Барцева большинству саратовцев сейчас ничего не скажет, был он по-своему личностью интересной, колоритной: в молодости «ходил в народ». А служил управляющим саратовского филиала пароходства «Восточное общество». Контора пароходства находилась в этом самом доме, здесь же жила и семья управляющего.

Собственно, вот и все, чем мог бы быть известен этот дом, если бы именно к одной из дочерей Барцева, Татьяне, не посватался будущий всемирно знаменитый русский философ, религиозный мыслитель и психолог Семен Людвигович Франк.

С Татьяной Барцевой Франк познакомился в Петербурге, на высших курсах при гимназии Стоюниной. Франк читал лекции, Барцева была курсисткой. Татьяна, как и ее пушкинская тезка, сама написала письмо преподавателю, на что в ответ получила резолюцию: «У меня нет времени разбираться в ваших иероглифах». Но, похоже, женское сердце более чутко ловит знаки судьбы: в скором времени Франк просил руки дочери управляющего саратовским филиалом известного пароходства. Татьяна Сергеевна была очень красивой девушкой. Ее портрет кисти художника А. Савинова хранится в Радищевском музее.

Спустя почти десять лет после бракосочетания Франк с женой и уже тремя детьми приезжает из Петербурга в Саратов. Летом 1917 года министерство народного просвещения Временного правительства предложило ему стать деканом и ординарным профессором только что открытого в Саратовском университете историко-филологического факультета. Сегодня, когда изданы воспоминания Татьяны Сергеевны Франк (Барцевой), мы хорошо знаем, как прожила эти четыре года в Саратове семья Франков. Поначалу все складывалось отлично. Семья профессора получила от Лютеранского общества большую квартиру (адрес неизвестен), жизнь начинала налаживаться. Но очень скоро грянул октябрь, а с ним – новая революция, социалистическая. За считанные дни из города исчезли продукты, наступил голод. Франк принимает предложение организовать в селе Зельман (Ровное) педагогический институт для немцев-колонистов. Совмещать это дело пришлось с преподаванием в университете, так что жену с детьми профессор вывез на деревенские харчи, а сам периодически мотался к ним из Саратова за сто километров.

Зато в Зельмане удалось приобрести корову, она-то и спасла семью от голода. В своих воспоминаниях Татьяна Сергеевна довольно комично описывает первый опыт приема родов у буренки, который получили в деревне университетский философ и бывшая курсистка. С коровой сроднились так, что когда бежали из Зельмана от банды «зеленых», Красавку увезли с собой: мужики связали ей ноги и буквально уложили на сани.

В Зельмане, в 1920 году, у Семена Людвиговича и Татьяны Сергеевны родился четвертый ребенок – сын Василий. Спустя 70 лет он еще раз приехал в Саратов. Мы встречались, и Василий Семенович рассказывал о других знаках судьбы. Например, о том, что его метрическое свидетельство, выданное в Зельмане, было написано на немецком языке, на бланке свидетельства о смерти: вычеркнуто «умер», от руки вписано «родился». Этим, то ли в шутку, то ли всерьез, Василий Франк объяснял тот факт, что большую часть своей жизни прожил в Германии (до и после войны), и что из многочисленных жизненных переделок вышел живым и невредимым.

В 1922 году его отца вместе семьей и другими известными учеными выслали в Берлин на знаменитом «философском пароходе» по личному распоряжению Ленина. Вместе с Франком Россию покинули Н. Бердяев, И. Ильин, С. Булгаков, Л. Карсавин, Н. Лосский, С. Трубецкой и многие другие русские мыслители. Лев Троцкий так прокомментировал эту акцию: «Мы этих людей выслали потому, что расстрелять их не было повода, а терпеть было невозможно».

Судьба детей Франка сложилась по-разному. Виктор стал журналистом и историком, писал сценарии. Средний, удивительно красивый, Алеша, стал танцором, выступал в Берлине, во Франции, в Англии. В войну участвовал в Сопротивлении, в отряде «маки» – французских партизан. Наташа вышла замуж за англичанина, который погиб на войне. Один из ее сыновей стал православным священником в Англии.

Сам Василий, когда началась война, записался добровольцем в военно-воздушные силы Англии, занимался радиоразведкой – перехватывал разговоры немецких летчиков. Потом были Алжир, Тунис, Сицилия, Неаполь, Корсика. В 1944 году вместе с войсками союзников он высадился на юге Франции. После войны был переводчиком, работал на радиостанции «Свобода».

Дом, в котором мы живем

Ну, а теперь осталось добавить, что связывает эти две истории еще один человек, и еще одна фамилия – доцент-филолог Саратовского университета Ксения Ефимовна Павловская. Ее отец, Павел Ефимович Павловский – тоже известный саратовский филолог и преподаватель. Ее мать – Мария Сергеевна Павловская (Барцева) – родная сестра жены Франка. Во многом благодаря устным и письменным воспоминаниям Ксении Ефимовны о своих родственных связях с Миротворцевыми, Барцевыми, Франками мы сегодня знаем об этих людях больше, чем могли бы рассказать архивы и исследователи-биографы. Например, о близком знакомстве и даже дружбе семьи с графиней Милорадович, о ее подарке – перстне с бриллиантом, который во время голода был сдан в Торгсин («торговля с иностранцами»). О доме Павловских на углу Вольской и Дзержинской (не сохранился). Из его окон было видно, как из здания ГПУ-НКВД на противоположной стороне улицы выводят арестованных на допрос. Сестра бабушки приходила и часами ждала у окна – не проведут ли ее сына. Это был единственный способ удостовериться, что жив. Так же поступали и другие знакомые. В конце концов, семье предложили переселиться в другую квартиру.

Перед самой войной Ксения поступила в знаменитый ИФЛИ (Московский институт истории, философии и литературы). Она училась у великих учителей с целой плеядой будущих знаменитых советских поэтов: Семеном Гудзенко, Сергеем Наровчатовым, Павлом Коганом… В одной из аудиторий им читал свою «Страну Муравию» тогда еще никому не известный Александр Твардовский. Летом 1941 года, под Смоленском, вместе с однокашниками Ксения Павловская рыла окопы, еще не зная, что немцы уже прорвались вперед. Чудом избежали окружения. Доучивалась уже в Ленинградском университете, который сначала эвакуировали в Саратов.

А замуж Ксения Павловская вышла за сына академика Миротворцева.

О жизни в доме с эркером на Московской вспоминала, что квартира поначалу была коммунальной – рядом селилась другая семья, кухня была общей. В 1950-е людей из коммуналок начали расселять, но процесс шел медленно. В доме на Московской жизнь сохраняла еще некоторую патриархальность: так же во дворе сушилось белье, а в бывшем каретном сарае (его широкие ворота и теперь еще можно разглядеть среди разномастных дверей) располагались погреба, где хранили припасы. Когда власти разрешили академику Миротворцеву купить машину, она нашла свое место в этом странном гараже.

Ксении Ефимовны уже нет с нами.

Однажды, после очередного доверительного разговора и вереницы устных воспоминаний, с ее слов записалась вот такая мысль: «Живя в большом доме на шумной центральной улице, поневоле участвуя в приливах и отливах городской жизни за окном, я думаю, что как бы мы ни пытались измерять благосостояние каждого человека, единственно ценным для него остается дом – дорогие ему стены, в которых можно создавать семью, воспитывать детей, оставаться самим собой».