В 1905 году всей России стало известно имя старшего санитарного врача саратовской городской управы Ильи Вегера. Управа размещалась на углу Московской и Полицейской (ныне – Октябрьская). Дом этот, неудачно надстроенный в советское время, стоит и поныне по адресу: Московская, 35. Теперь там множество разных офисов.

В обществе то, что сделал Вегер, расценили по-разному. Люди, приближенные к власти, считали, что врач пренебрег своим профессиональным долгом. Зато медики из самых разных уголков страны в своих телеграммах благодарили Вегера за акт гражданского мужества и выражали намерение поддержать поступок коллеги.

К тому времени Илье Сергеевичу Вегеру исполнилось 40 лет, его судьба уже была полна драматических коллизий, достойных романа. Выходец из небогатой мещанской семьи, он еще почти мальчишкой участвовал в народническом движении на юге России. Обладая незаурядными способностями и сдав экзамены за гимназический курс, Вегер поступил в Московский университет, но за участие в студенческих волнениях в 1890 году был исключен и выслан из Москвы. Потом был снова принят и... вторично выслан, с запрещением жить в столицах и университетских городах. Судя по всему, за своими решениями царское правительство уже тогда следило скверно. Несмотря на все запреты, до конца века Вегер смог поступить еще в Киевский университет, оттуда перевестись в Казань и вновь вернуться в Московский университет, который он, наконец-то, и закончил по медицинскому факультету.

Потом работал заводским врачом в Костромской и Уфимской губерниях, на фабрике в Шуе, на участке железной дороги Петербург – Вологда, в земских больницах Московской и Петербургской губерний. К Вегеру стекались неимущие больные из всех ближайших поселков. По свидетельствам близких (отчасти запечатленным в обширном эпистолярном наследии многочисленной семьи врача), денег за лечение он не брал – жил только на жалованье. Принимал каждого, хотя обязан был обслуживать только персонал предприятия. Возможно, и поэтому (кроме революционных убеждений) увольняли его особенно быстро, а новую работу он находил там, где фиксировались вспышки холеры или чумы, куда охотно принимали всех врачей, даже ссыльных.

Стать санитарным врачом в Саратове для многодетной семьи отовсюду изгоняемого доктора было большой удачей. Так получилось, что Илья Вегер пережил трех жен и воспитал восьмерых детей (его первой спутницей жизни стала вдова старшего брата). Пока отец мотался по эпидемиям, младших воспитывала старшая дочь Вера.

Переехав в Саратов, семья соединяется в большой квартире. Дети учатся в гимназиях и реальном училище. Им самими трудно поверить, что обедают они теперь каждый день. Дом Вегеров – шумный, открытый. Со стола не сходит самовар, по вечерам за этим столом часто дискутирует молодежь – конечно же, о Марксе, о революции. После занятий все идут гулять в Липки или на берег Волги. Близкий друг старшего сына, Владимира, Георгий Оппоков – будущий видный деятель большевистской партии, взявший себе псевдоним Ломов. Сам Владимир влюблен в подругу своей сестры Веры Олю Комарову. Ее родной дядя – писатель Сергей Найденов, о котором Чехов (по свидетельству Бунина) сказал, что в России это «единственный настоящий драматург». Четыре года назад Найденов написал пьесу «Дети Ванюшина». Оля рассказывает подруге, что это драма его собственной семьи. Найденов и Ольгина мать – это и есть «дети Ванюшина», у которых хватило сил порвать со средой и уйти из дома (верная примета грядущих революционных перемен).

Через несколько лет Илья Вегер даст телеграмму своей матери на Украину: «Дорогая бабушка, сегодня венчаем Володю, жди правнуков». Владимир и Ольга проживут вместе сорок лет. В память о реке, на берегах которой скрестились их судьбы, они выберут партийные клички – Поволжец и Волжанка. А семью их близкие будут звать – Волжата.

Илья Сергеевич только что вернулся с чрезвычайного Пироговского съезда по борьбе с холерой. На этих съездах русские врачи обсуждали не только медицинские, но и политические вопросы. На внеочередном московском съезде 1905 года, созванном с целью принятия экстренных мер против холеры, депутаты приняли политическую резолюцию. Съезд поддержал основные требования рабочих: восьмичасовой рабочий день, страхование от болезней и по старости. Врачи протестовали против заключения больного туберкулезом Горького в Петропавловскую крепость и требовали его немедленного освобождения. Но самое главное, делегаты критиковали невежественные действия властей по укрощению эпидемии холеры. Рассказывали, что караван судов с пресной водой и пищей для холерных бараков Прикаспия никак могут отправить нуждающимся. Что больные вместе со здоровыми – насильно, по первому подозрению, заключенными в бараки, – погибают от жажды и голода. Пироговский съезд принял решение – борьбу с холерой городским комиссиям не доверять, а врачам от всякого участия в этих комиссиях отказываться.

Резолюцию распространили двухмиллионным тиражом в виде листка с невинным названием «Что необходимо для успешной борьбы с заразными болезнями». Только через три года цензура спохватится и потребует ареста «виновников».

Старший Вегер делится всем этим с детьми. На обсуждение выносится вопрос: что делать? Как делегат съезда, он обязан исполнить решение. Как отец, он понимает, что едва наладившийся быт семьи может быть разрушен в одночасье. Именно в этот момент старшая Вера приносит номер «Русского богатства», в котором когда-то был опубликован очерк доктора Вегера о погибающих на промыслах волжских рыбаках. В номере сохранилось письмо их матери (первой жены Ильи), которое нашли уже после ее смерти: «Всем существом своим благословляю тебя на твою прямую, честную, нужную людям дорогу»...

Так доктор Вегер отказался подчиниться городскому голове и был немедленно уволен. Когда это стало известно врачебному сообществу России, в Саратов посыпались телеграммы:

«Саратов Пскова. Товарищу гражданину шлют сердечный привет служащие псковском губернском земстве врачи Бельский Горошков Заливайко ветеринар Сидоров».

«Саратов Петербурга. Бюро Петербургского союза медицинского персонала спешит выразить свое глубокое уважение акту гражданского мужества, за который вы пострадали, просит быть уверенным всяческой поддержке».

Пишут из общества врачей Симбирска, Баку, Херсона... Публикуются статьи в газетах. «Сын Отечества» печатает постановление Всероссийского союза медицинского персонала: «Доктор Вегер выполнил свою задачу врача и гражданина. Нам остается желать, чтобы так же поступали все наши товарищи, и чтобы все врачебное сословие содействовало им в этой форме протеста».

И городской голова испугался! Под натиском общественного мнения он отменяет увольнение санитарного врача. Такой была сила голоса солидарности в 1905 году.

К слову сказать, в Саратове реакция властей на самодеятельность врачей была жесткой. Саратовский историк профессор Дмитрий Михель в одной из своих статей пишет, что «еще до проведения чрезвычайного Пироговского съезда местные земские власти под влиянием губернатора подвергли травле прежнего санитарного врача-пироговца Н. Тезякова. Когда в губернии поползли слухи о врачах-отравителях, губернатор (Петр Столыпин. – Ред.) ничего не сделал для их предотвращения, а напротив, уволив некоторых земских сотрудников, лишь способствовал подогреванию этих слухов».

А в уездном Балашове толпа устроила драку с участниками съезда местной врачебной организации. «Подоспевшие конные казаки, – пишет Михель, – вмешались в свалку, и в ход пошли казачьи нагайки. Полилась кровь. Балашовский погром вызвал реакцию возмущения по всей стране. Особенно возмутительным было последующее за ним заявление П.А. Столыпина о том, что несколько ударов кнутом никому не принесли вреда».

Теперь становится понятным, почему в 1905 году Илья Вегер вместе со старшим сыном Владимиром вышел на улицы Саратова в составе боевой рабочей дружины. Младший Евгений тоже просился, но его не взяли...

Что было дальше? Во время Первой мировой войны доктор Вегер мобилизован и в качестве военного врача находится в войсках до Февральской революции. Он принимает участие в восстании, состоит членом первого исполкома Моссовета, позже избирается его председателем. В дни октябрьских боев 1917 года Петроградский военно-революционный комитет командирует Вегера в Москву. По возвращении о положении в Белокаменной он лично докладывает Ленину. В составе Лодейнопольского пехотного полка, направленного в Москву на помощь красным отрядам, Вегер захватывает бронепоезд, но прибывает в столицу уже после разгрома не подчинившихся большевикам частей. В конце 1917 года Илью Вегера назначают членом коллегии Наркомтруда. В гражданскую войну он служит на Туркестанском и Южном фронтах. Позже, в Москве, становится председателем Госстраха...

Все эти события – хотя и поворотные, все же протокольные моменты в судьбе «старого большевика». Но ведь не только политикой и борьбой с врагами революции жил человек, с далекой молодости посвятивший себя служению великой цели облагодетельствовать больное человечество? Подрастали дети, заводили собственные семьи, рождались внуки, потом правнуки. В 1970-е годы одна из наследниц, журналист Вера Бендерова, разберет огромное эпистолярное наследие Вегерова – сотни и сотни писем. По ним она – веточка к веточке – аккуратно соберет сложное генеалогическое древо семьи, напишет книгу, некоторые письма опубликует.

Перечисляя всех потомков Ильи, между прочим Бендерова упомянет и об одной из его правнучек – «вездесущем репортере, молодом литераторе». Пройдут годы, и, сопоставив ряд фактов, я с изумлением обнаружу, что этот литератор – популярный писатель-драматург Людмила Петрушевская. Позже прочту и ее мемуары «Маленькая девочка из «Метрополя», в которых она тепло вспоминает своего прадеда Илью Вегера и время жизни с ним до и после Великой Отечественной войны в одном из самых престижных московских отелей, превращенных советской властью в дом-коммуну старых большевиков. Вспомнит она и старшего сына Ильи – Владимира (Поволжца). Это он в свое время принимал в партию пятнадцатилетнего Володю Маяковского, «после чего тот загремел в Бутырскую тюрьму и впоследствии вышел из партии». Маяковский был вхож в дом Вегеров, где познакомился с дочерьми Владимира Верой и Валей (в последнюю влюбился).

«Бытовала наша семейная легенда, – пишет Петрушевская, – что Маяковский с Бурлюком из этого дома вышли в блузах, Маяковский в знаменитой желтой, Бурлюк в лиловой. Мама мне рассказывала, что блузы мальчики взяли у сестер – но девушки были маленькие, а Маяковский огромный. Сомневаюсь. Может быть, ребята просто для смеха примерили? Правда и то, что блузы тогда курсистки носили пышные, на сборках».

В 1930-е годы военные люди с непроницаемыми лицами увозили с собой постояльцев «Метрополя» одного за другим. В неизвестность. Старому большевику Илье Вегеру повезло – его не тронули. Своей смертью умер и его старший сын Владимир, большевик Поволжец. Не повезло Евгению – его, члена политбюро Украины и секретаря Одесского обкома партии, арестовали в 1937 году, расстреляли через четыре месяца. Была арестована и шла к расстрелу сестра Евгения Лена Вегер, которая долгие годы руководила секретариатом у «всероссийского старосты» Михаила Калинина. Был арестован и казнен муж другой дочери Ильи Сергеевича – Аси, она много лет провела в ГУЛАГе. Жена Евгения Вегера – пианистка и красавица, наполовину француженка – Соланж Корпачевская сошла с ума в камере от ночных допросов.

Сам Илья Сергеевич Вегер погиб в 1948 году. Седой старик, заслуженный партиец, он ходил на Лубянку, писал заявления, требовал рассказать о судьбе арестованных детей, так как уже минули «десять лет без права переписки». В своих письмах Сталину жаловался на министра госбезопасности Абакумова, обличал его в «барстве».

Как-то раз Илья Сергеевич пошел с бидончиком на улицу Горького за молоком. Из очереди его сильно толкнули прямо под хлебный фургон. На суде водитель утверждал, что старик сам бросился под колеса, а в протоколе написали, что он вообще был нетрезвый. Петрушевская же утверждает, что дед никогда не пил, до самой смерти по утрам обливался холодной водой и делал зарядку по особой системе.

Отголоски всех этих страшных событий, позволяющие понять людей и их время, звучат в двух письмах, опубликованных Верой Бендеровой (без даты).

Сын Владимир пишет отцу:

«Не тронь других – и тебя не тронут. Будь терпимей. Я ведь говорю просто о твоем здоровье, сердце, нервах. Безумно брать на себя то, что не по силам мне, двадцатилетнему... «Не можешь быть чем должен – будь чем можешь». Береги себя. Эта просьба горяча и искренна так же, как моя любовь к семье, к тебе, к маме, которую я с каждым днем вспоминаю все чаще. Бывают положения, когда разумнее допустить удар, сокрушающий принцип, чем удар, сокрушающий сердце, мозг. Умереть еще успеем».

Отец отвечает сыну:

«Дорогой мой старший сын! Кто идет твердой поступью, тот оставляет за собой след... Если остается чуть заметный след, хотя бы на один день, значит, он прожит не зря. Нельзя корить нас тем, что затаптывают и срывают посаженные нами ростки. Нам об этом говорить бессмысленно. Ибо мы все равно будем сажать новые, идти вперед. В конце концов, все поступают по-своему. Все – и впереди идущие, и те, кто затаптывает их следы. Ибо каждый может сказать: «На том стою и не могу иначе». «Я не могу иначе» – вот, собственно, формула человеческой личности. И мой ответ тебе. Если не на всё, то на многое».

Сегодня, в век суетного сетевого общения, добавить к этому почти что нечего. Разве только: не бойтесь писать письма – рано или поздно они вас объяснят и оправдают.