Саратов отметил 175 лет со дня рождения Н.Г.Чернышевского. С торжественными речами, высоким начальством, телевидением, цветами и поправленной могилой на Воскресенском кладбище. Круглая дата, и фигура, заслуживающая внимания.

В последние годы у нас было много юбилеев и памятных дат, посвященных разным выдающимся людям. Столыпин, Вавилов, Гагарин – все они увековечены в камне и бронзе на улицах нашего города, все они так или иначе причастны к Саратову. Но... не саратовцы. Есть еще Суслов – хвалынский выходец, член Политбюро и «серый кардинал» эпохи Брежнева. Но он из тех персонажей, которыми не принято гордиться. Настолько серый, что добрым словом и не вспомнить, а только перефразировать стих Блока, относящийся к другому «серому кардиналу» – еще царских времен – Победоносцеву:

«В те годы давние, глухие,
В сердцах царили сон и мгла:
Ничтожный Суслов над Россией
Простер совиные крыла».

Есть еще Виктор Чернов (тоже хвалынский), незаслуженно забытый и очень интересный вождь эсеров, признанный моральный авторитет русской демократии. Но даже он никогда не достигал такого широкого влияния, какое имел Николай Чернышевский в 1860-е годы на всю разночинную Россию. Вот и выходит, что отмечали день рождения самого выдающегося на сегодняшний день саратовца.

Безусловный лидер «красных» в России, один из столпов «русского социализма», иначе – народничества, «властитель дум» шестидесятников девятнадцатого века. «Он меня всего перепахал» – это молодой Ленин о Чернышевском. Будущий вождь мирового пролетариата даже писать ему порывался в вилюйскую ссылку, но оробел. Вознесенный советской властью в «красные святки», Чернышевский был вставлен в школьные программы, и с падением этой власти изрядно потерял в популярности и узнаваемости – как и многие кумиры. «Что делать?», «К топору зовите Русь» и Рахметов, спавший на гвоздях, – вот все, что из него помнят. Достаточно частый случай в истории: человек прославился вовсе не тем, чем хотел, и даже вообще тем, чего никогда не делал.

В начале 1990-х замечательный московский историк В.Ф.Антонов взял и прочитал всего Чернышевского. И сделал открытие, возможное только в советской исторической науке: он поверил, что Чернышевский не лукавил, отрицая свое авторство подброшенной полицейскими ищейками прокламации (той самой, про топор). Текстологический анализ привел его к выводу: призыв к топору был невозможен в устах этого человека. В странном, удивительном, очарованном наукой XIX веке Чернышевский был достаточно типичным «оригиналом» из периферийной страны Европы: он был убежденным позитивистом, поклонявшимся естественным законам развития, и социалистом (то есть хотел, чтобы не было бедных). Но при этом к революции относился как к неизбежному явлению природы – как к стихийному бедствию, а вовсе не как к празднику и цели. Прогресс достигается только путем накопления знаний и роста культуры; всякое насильственное действие в истории есть проявление несовершенства общественных отношений. Революция отбрасывает нацию на много лет назад, потому что она подобна взрыву, но она неизбежна из-за некультурности как народа, так и господствующих классов. История – не тротуар Невского проспекта, она движется рывками, через смену поколений, каждое из которых выплескивает свою энергию и замыслы в 3-5 лет усиленной работы – а потом почиет на лаврах. Что делать? – заводите мастерские! Поднимайте народ из пучины нищеты и невежества, работайте над ростом культуры. Вот в чем был символ веры Чернышевского.

Радикальной части общества нужны были совсем другие идеи. И Рахметов – подсмотренный из жизни тип фанатичного нигилиста – шестидесятника, стал символом «новых людей» вместо предложенных Чернышевским бесцветных героев «Что делать?». За это Чернышевский расплатился 28 годами каторги и ссылки в ледяной пустыни Сибири. Его пытались освободить – революционеры и жандармы. Революционеры не смогли добраться до Вилюйска (и потому не испытали разочарования отказа), а шеф жандармов на совет подписать прошение о помиловании получил презрительный ответ: «В чем мне просить помилования? В том, что моя голова и ваша устроены на разный манер?».

Царь – освободитель почему-то лично невзлюбил Чернышевского лютой ненавистью. По сфабрикованному обвинению, недоказанному даже в царском суде, его загнали в каторжные работы, а когда срок окончился, сменили каторгу в Нерчинске еще более страшной ссылкой в Вилюйске. Чернышевский вытерпел все и не склонился. Семья его бедствовала, трое сыновей выросли без отца – такое было время, когда жизнью легко жертвовали ради идей.

Вавилов позже взойдет на эту же Голгофу. И где гарантия, что в России никогда больше не придется платить за идеи жизнью и свободой?

Памятник Чернышевскому стоит на месте снесенного памятника царю, его заточившему. В этом есть справедливость. И напоминание, что в жизни иногда нужно поступать так, как говорил Джордано Бруно: «На костер пойдем, гореть будем, но от своих идей не откажемся!» Потому что так построена жизнь: «Вначале было слово».

Опубликовано: «Новые времена в Саратове», № 28 (43), 1-7 августа 2003 г.