В молодёжных песнопениях, начиная с пролетарских маёвок, всегда наличествовала некоторая крамола. И традиция эта развивалась и процветала в полулегальных сочинениях самодеятельных авторов-исполнителей из пролетариев умственного труда. В нашей компании чужих, особенно «бардовских», песен почему-то не пели, отдавая предпочтение классическому городскому романсу, причём исключительно в профессиональном исполнении. Слава Богу, таковое среди нас было!

Взять, к примеру, Сашу Михайлова, драматического актёра местного театра почему-то имени Карла Маркса. Впоследствии Саня переехал в Москву, став знаменитым киногероем-любовником. В те годы он уже снимался, но ещё обожал жену, красивую адмиральскую дочь с толстыми конскими волосами, активную любительницу приключений, вывезшую молодого мужа в нашу ограниченную лесостепь с бескрайних просторов Тихого океана. Саша ещё и на гитаре играл. Партию фортепьяно в домашних условиях и аккордеона в полевых вёл на две руки мастер Дядя-Вадя. Стихи штамповали я и Ёся, весёлые и наглые монстры, по-медвежьи напрочь лишенные совести и слуха. Музыку сочинять было не надо, она, одна и та же, заполняла воздух по радио, доносилась из громкоговорителей во время бесчисленных праздников и демонстраций. Удивительным качеством, объединявшим нас с Ёсей, была абсолютная неспособность запомнить в любой песне больше одного куплета, хотя все преферансные расклады мы знали наизусть. И то, и другое приносило пользу. Второе – материальную, а первое – моральную в виде дикого числа идиотических компанейских пародий на всем осатаневшие слова и мелодии. Чопорные супруги, а к тому времени мы все были уже женаты, являлись нашей восторженной публикой, не только бисировавшей, но и подпевавшей. Исполнялась вся эта труха в гостях друг у друга под обильную выпивку без рукоприкладства, а также на природе, в основном на волжских берегах, где мордобой, в принципе, не исключался.

– Ребята, – весело, как Роджер, предложила экзальтированная тихо-океанша, – что мы всё летом, да летом? Давайте встретим наступающий Новый год в лесу, под ёлочкой, в сугробе, у костра!

Почему-то эта явная афера запала в голову туристу и физкультурнику Дяде-Ваде, и, в силу своего неуёмного характера, он рьяно взялся за её осуществление.

– Так, Манолис, – сказал он мне, – у моего соседа по даче есть друг лесник. На Новый год он уезжает с женой к тёще в город, а нам отдаёт под пиршество свою заимку в лесу, вдали от шума городского, фактически в роще или чаще. До места километров двадцать пять, можно было бы и на лыжах, но ты, толстопузый, подохнешь на полдороге, а мы к тебе привыкли. Так что надеваем на скаты цепи повышенной проходимости, и на моём «Москвиче» в два приёма едем к лешему – там есть какой-то занесённый снегом просёлок в виде просеки. С дороги не собьёмся. Стол накрываем на восемь человек – ты, я, Саня, Ёся и жены. Больше Боливар не вынесет. И не забудь пачку свечей – лампочки Ильича там пока не загорелись.

Мельпомена визжала от восторга – её идея! Прекрасные половины, совместно и по отдельности, наготовили пельменей, заделали яблоками утку, напекли пирожков, достали из погребов солений и корений. Распрекрасные сожители купили ящик водки и пять бутылок шампанского. Всё это с аккордеоном, гитарой и патефоном загрузили в багажник, и в два обещанных приёма допёрли до домика лесника. Свечи не забыли. Хозяин перед уходом растопил русскую печь, срубил большую ёлку и воткнул её в сугроб перед крыльцом. Душеньки-подруженьки сразу нарядили её захваченными из дому игрушками, и праздник начался по заранее намеченной программе.

Пока горожанки по наитию осваивали русскую чудо-печь, мы раздавили бутылку под пирожки и спели популярную песню из репродуктора:

Жил отважный капитан,
Он объездил много стран,
Чтоб потом пришвартоваться на диван.
И с тех пор на нём лежал,
Всё нутро проспиртовал,
Но с похмелья не рыгал и не икал!

А когда
шёл ко дну,
Напевал он чудо-песенку одну:

«Капитан, капитан, улыбнитесь,
Ведь улыбка – это флаг корабля.
Капитан, капитан, подтянитесь
И достаньте из заначки три рубля!»

Но однажды капитан
(в этот раз он не был пьян)
Всё ж покинул свой продавленный диван.
И отправился гулять,
Навестить отца и мать,
Чтоб с друзьями хоть денёк не выпивать.

И тогда,
как со дна,
Вдруг всплыла зачем-то песенка одна:

«Капитан, капитан, улыбнитесь,
Ведь улыбка – это флаг корабля.
Капитан, капитан, подтянитесь
И достаньте из заначки три рубля!»

И подумал капитан,
Что житейский океан
Даже в штиль потопит старенький диван.
И спасёт его не круг,
А надёжный старый друг,
Тот, кто вовремя приходит, а не вдруг.

Он войдёт
и плеснёт.
И с ним вместе чудо-песенку споёт:

«Капитан, капитан, улыбнитесь,
Ведь улыбка – это флаг корабля.
Капитан, капитан, подтянитесь
И достаньте из заначки три рубля!

Стол постепенно приобретал привычный городской вид и запах. Появились жареная утка и соленья. Мы вмазали еще пузырек и спели вдогонку арию Георга Отса – мистера Икс:

Да, я шут,
Я трепач. Так что же?
Пусть менты меня
Бьют по роже!

Как комета от них
Я далёк,
Так далёк –
Бесполезно
Спускать курок!

Верблюд роняет
Саксаул на песок.
Погонщик знает,
Как мой путь одинок.

Устал чесаться
Я от лагерных вшей -
Пора отдаться
Мне фортуне своей!

Живу без чарки,
Боль в душе не тая.
В глазах овчарки –
Судьба моя!

Пельмени переварились, и на стол вывалили нечто подобное осиным сотам с мясными крошками вместо мёда. Порезали это месиво ножом, распечатали водчонку, залились и спели «Москву майскую» в варианте ноябрьской демонстрации трудящихся:

Утро красит снежной белью
Стены древнего Кремля.
Просыпается с похмелья
Вся советская страна.

Голодок бежит за ворот.
Пива, доченька, налей!
С добрым утром, милый город,
Чрево родины моей!

Москва моя – тоска моя,
Ты самая любимая,
Страна моя, ты пьяная –
Никем не победимая!

Завели патефон. Зажгли свечи и в доме, и на дворе. Поплясали под старые проверенные фокстроты вокруг ёлки. Саша спел громко на весь лес «Ой, мороз-мороз, не морозь меня», «Там, в степи глухой замерзал ямщик» и «Не слышно шума городского, в заневских башнях тишина» (что впоследствии оказалось роковой ошибкой).

Вернулись за стол и начали сверять часы. За минуту до неслышного, слава Богу, в глухой чаще боя часов на Кремлевской башне и шамкающего обращения Лично Генерального Секретаря к советскому народу раскупорили шампанское и под крики «С Новым годом, с новым счастьем!» перецеловались без разбору. Потом, повалявшись вволю в сугробах, открыли огненную воду и спели куплеты про короля Анри из популярного к/ф «Гусарская баллада»:

Король Анри четвёртый,
отъявленный бурбон
и жулик первосортный,
влез на французский трон.

Припев:

Тирлим-бом-бом, тирлим-бом-бом.
Тирлим-бом-бом, тирлим-бом-бом.
Тирлим-бом-бом, бом-бом, бом-бом-бом.
Тирлим-бом-бом!

Нашёл жену по вкусу -
красавицу Марго,
до жопы косы русы,
а жопа ого-го!

(Припев)

Как узник Гименея,
в критические дни
всю ночь Варфоломея
купался он в крови.

(Припев)

«Париж достоин мессы» –
учил дружка де Гиз,
за что его, балбеса,
ухлопал террорист.

(Припев)

Ограбив гугенотов,
ушел Анри в папизм
и, по большому счету,
развил феодализм.

(Припев)

С войной Анри, понятно,
покончил насовсем.
И срали бурбонята
в его походный шлем.

(Припев)

Поутру, морду моя,
в зерцало посмотри -
похож ли ты судьбою
на этого Анри?

Потом Саша задушевно без надрыва спел «Очи черные», и мои карие очи миролюбиво закрылись в счастливом сне. Очнулся я от дикого шума: что-то происходило во дворе! Я спросил спросонья у жены, смиренно сидевшей рядом, в чём дело.

– Спи, Вовочка, спи, всё хорошо, тебе, утомлённое солнышко, просто сон плохой снится.

Я попытался вернуться к Морфею, но тут шум закончился, и в комнату ворвались три заиндевелых богатыря. Их возбуждению не было предела.

– Вот гады, какой праздник испортили, – вопил Дядя-Вадя, – жаль, что покалечил, а не убил!

– Кого покалечил, кого не убил, Дядя-Вадя? – попытался уточнить я, почти придя в сознание.

Плохой сон наяву оказался хорошим налётом на одинокий домик лесника стаи пьяных недорослей из неблизлежащей деревеньки. Их первой и последней жертвой был вышедший пописать киногерой. Как малолетки умудрились достать и к тому же разбить нос двухметровому верзиле, мне в ум не приходило – то ли Сашка ссал по-бабьи, то ли из деликатности преуменьшил вид нужды.

Но факт оставался фактом. Было ясно, что все школьные каникулы привычно халтурить Дедом Морозом жрец Мельпомены облегчённо сможет без наклеенного красного носа, но, как минимум, в противосолнечных очках. Что и случилось к восторгу детишек. Саня-Клаус отчаянно пытался прикрыться версией, что в сказочной Лапландии снег такой белизны, что слепит глаза, но синяки, точнее – черняки, предательски вылезали наружу из-под любого оптического прикрытия.

Настоящие Алеша Попович и Добрыня Никитич – Дядя-Вадя и Ёся – выбежали на крик потерпевшего Ильи Муромца и быстро навели порядок – Ёся наотмашь бил микул селяниновичей здоровенной печной кочергой, Дядя-Вадя – саженной ёлочкой, которую он выдернул из сугроба и использовал как палицу, Саня вслепую охаживал обидчиков хозяйскими валенками, как на заказ подшитыми автомобильными покрышками. Во мне, громогласном трубадурне из нерусского фольклора, богатыри коренной национальности численно не нуждались.

Тут же был проведён военный совет в Простофилях и принято Кутузовское решение об отступлении, так как сильно побитые парубки, убегая, грозились поднять против городских всю деревню. Торопиться было не надо. Достойный сын отца-военачальника Дядя-Вадя не к месту трезво подсчитал, что до ближайшего села вёрст шесть, и два часа у нас есть в запасе. Отступление было организовано в полном соответствии с наличествующей материальной частью. «Москвич» загружался маркитантками с питьём и соленьями и через каждые два километра, высадив женщин, возвращался за арьергардом из двух битых, Ёси и Саши, и одного не битого – меня.

Пока нас высаживали на перегонах, мы не стояли в снежном безмолвии, а бодро, под стопарик, шагали вдогонку любимым под первомайский «Марш энтузиастов»:

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,
Преодолеть прострации простор.
Товарищ Сталин нам обрезал крылья,
Но детородный сохранил прибор!

Всё выше, и выше, и выше
Стремим мы полёт наших рук,
И в каждом – пропеллером дышит
Мотор из расстёгнутых брюк.

Добравшись до большака, без Дяди-Вади, потно примерзшего сверху к рулю, а снизу к сиденью, мы хлопнули из горла и хором спели вместе с разгорячёнными чудесным избавлением от сельских соотечественников девчатами Главную Песню о Главном:

Широка страна моя родная,
Но говней лесов, полей и рек
За собой нигде не оставляет
Только наш советский человек!

Опубликовано: «Новые времена в Саратове», №46 (61) 19-25 декабря 2003 г.