В предыдущих главах («НВ», №№ 27, 28, 2004) бизнесмен Пекшин по прозвищу Змей Горыныч исчезает из собственной квартиры. Дело расследуют капитан Дуров и частный сыщик Синицын. После допроса охранника возникает версия о похищении. Синицын принимает решение поехать в С., на родину пропавшего героя. Продолжает писатель Лев ГУРСКИЙ.

В 8.20, за десять минут до начала первого урока, очкастая Ксения Леопольдовна по прозвищу Баба Ксюча, преподавательница литературы лицея номер 13, переступила порог учительской. Поздоровалась и тотчас же споткнулась о фанерную коробку у входа.

– Эй, вы поосторожнее, – не оборачиваясь, буркнула завуч Плетнева. – Там миксеры для нашей столовой. Ценная вещь.

Ценной коробке было хоть бы хны. Чего не скажешь о бывших с утра еще целыми колготках.

– Кстати, Ксения Леопольдовна, – подала голос географичка Мелехина по прозвищу Черная Касса, – а вы сдавали на юбилей физкультурнику? Пятьдесят рэ.

– У меня только сотня, одной бумажкой, – без особой радости ответила Баба Ксюча, кряхтя подымаясь с полу.

– Вот и отлично, этого как раз хватит! – объявила Ч. Касса. – Вы ведь за поездку в лес полтинник тоже не сдавали, так? Помните, нас в марте на автобусе возили? Отец Иннокентий, ну который православный факультатив ведет, тогда еще гармонь порвал.

Ни про какой лес и тем более про попа с гармонью Ксения Леопольдовна не помнила. Но проще было заплатить, чем при завуче признаваться в склерозе. В этом учебном году в лицей понабежали еще две русистки – свежие, глупые, румяные и жадные до чужих часов. На одну из них, сильно грудастую Марину, говорят, запал сам директор Гугин.

Стоило о них подумать, как парочка возникла в дверях: Марина в гнусном розовом джемпере и Гугин в пиджаке цвета «металлик».

– О-о, Ксения Леопольдовна, здрасьте! – заулыбался директор. Марина колыхнула розовым бюстом, изображая приветственный кивок.

– Здравствуйте, – Баба Ксюча сделала попытку проскользнуть к двери между директорским пиджаком и Марининым бюстом.

Маневрировать с занятыми обеими руками было ужасно неудобно. Серебристая Сцилла и розовая Харибда мигом сомкнулись.

– Ксения Леопольдовна, голуба моя, – сказал Гугин тем задушевным голосом, каким он сообщал о всяких административных гадостях, – я слышал, у вас вышло некоторое... э-э... непонимание с одиннадцатым «А»?..

Баба Ксюча угрюмо промолчала. Дубина Жуков из одиннадцатого «А», играя силушкой перед девчонками, сломал через колено двенадцать портретов классиков в деревянных рамах. И ничего ему за это не было: папа у дубины – первый помощник мэра.

-...Вот я и говорю, – продолжал Гугин, – будет лучше, если мы ваши часы в этом классе передадим Марине Ивановне. Верно?..

Когда Баба Ксюча, запыхавшись, вступила в класс, улей десятого «Б» уже гудел вовсю, а к написанной теме урока – «Самообман Раскольникова» – на доске прибавилась еще картинка: пупырчатый огурец в кудряшках и очечках. Под огурцом было выведено «грымза». Судя по кривому почерку, художество учинил Конев либо Мерецков. Либо Гена Гударьян. Ксения Леопольдовна поискала взглядом тряпку – стереть безобразие, – не нашла. Сделала вид, что никакой картинки вообще не заметила, и свалила свою тяжкую книжно-тетрадочную ношу на учительский стол.

– Здравствуйте, дамы и господа.

– Здрааа... – лениво отозвался класс.

Маленький твердый шарик из жеваной промокашки чудом не попал учительнице в ухо и влип в первое «о» в слове «самообман». Шарик номер два угодил в букву «м». Кажется, это постарался Родимцев с пятой парты. На пару с соседом Катуковым. Ксения Леопольдовна никак не могла понять, зачем в тетради по-прежнему кладут промокашки, если чернильными ручками давным-давно не пользуются. Неужто все для того, чтобы деткам было чем плевать в педагогов?

– Сегодня мы продолжим разговор о романе Федора Достоевского «Преступление и наказание», – сказала Баба Ксюча, гордо игнорируя стрелков из трубки. – Прошлый раз я просила вас обдумать, в чем неправота теории Раскольникова, которая и привела его к убийству. Кто из вас желает ответить?

С задней парты взметнулась рука Андрюши Власова – наглеца и умницы. Чтобы досадить учителям, он даже лазил в Интернет за дополнительной литературой. Набирал компромат на великих людей.

– Ну хорошо, пусть Власов, – с сомнением проговорила Баба Ксюча. – Мы вас слушаем, Андрей. Можно с места.

– Ни в чем, – широко улыбнулся наглец.

По рядам пробежали смешки.

– Что-что? – переспросила учительница.

– Я говорю, ни в чем, – любуясь собой, повторил Власов. – Раскольников не ошибался. Ваша старуха Алена – типичная барыга. Она что, проверяет, откуда ее клиенты берут вещички для залога? Нет. А если кто краденое или там с убитого снятое притаранит, ей даже выгодней: вор, грабитель – он и на меньшее согласится, лишь бы налик получить. То есть, выражаясь юридическим языком, старуха сама провоцирует преступления, создает вокруг себя криминогенную зону. Поэтому студент, прибив процентщицу, спасает многие жизни. Зачищает территорию. Добро должно быть с кулаками.

– Погодите, Андрей, – озадаченно сказала Баба Ксюча. – Добро с топором – это уж чересчур... И потом, вы не забудьте про сестру Лизавету: ее-то, бедную, за что?

– Элементарно, – пожал плечами Власов. – Лизавета не виновата. Но в каждой контртеррористической операции может пострадать мирное население. Во время «Норд-оста» сколько народа зазря потравили? А Раскольников обошелся малой кровью... Разве я неправ?

Литераторша открыла рот, чтобы толково возразить наглецу, но в этот момент по классу пронесся нежный звон.

– Конец урока? – Баба Ксюча глянула на часы. – Но вроде бы...

Откуда-то с задних рядов послышалось то ли смачное хихиканье, то ли сдавленное хрюканье.

– Это у вас в сумочке звенит, – очень вежливо подсказала красивая отличница Тимошенко.

Ксения Леопольдовна резко вздрогнула и, недолго думая, опорожнила сумочку прямо на стол. Заливался действительно ее пейджер.

Класс вытянул шеи: такого СТАРОГО, такого БОЛЬШОГО пейджера никто из них не видел. Многие вообще думали, что этот вид связи вымер, как тиранозавр или птеродактиль.

Баба Ксюча придавила кнопку приема, чтобы докучливый звон стих. Поглядела на экранчик. Задумалась.

– Ага, – сказала она вслух. – Ага. Совсем другое дело.

Произнеся это, она небрежно побросала вещички обратно в сумку. Туда же следом улетели очки. Только сейчас десятый «Б» заметил, что у их литераторши глаза не просто серые, а серо-стальные. И не такие уж близорукие.

– Андрей, я отвлеклась, извините. Вы ведь что-то у меня спрашивали, верно? – с этими словами Баба Ксюча медленно и какой-то новой вкрадчивой походкой двинулась вдоль притихшего ряда парт.

Андрюша вдруг почувствовал себя неуютно – словно безоружный солдат за минуту до танковой атаки. Но деваться было некуда.

– Я, это, про Раскольникова из «Преступления и наказания», – заторопился он, комкая слова. – Разве я, говорю, типа неправ?

– Правы, конечно, правы, – рассеянно кивнула учительница и обвела взглядом класс. От этого взгляда классу стало не по себе. – Садитесь, Андрей, пять. Именно так и должно быть: сперва преступление, потом наказание. Мне отмщение и аз воздам... Руки! Конев, Мерецков, Гударьян! – повелительно выкрикнула она. – Все трое, быстро правые руки вверх, ну! – И было в ее голосе нечто такое, что три руки разом вытянулись вверх.

На твидовом обшлаге куртки здоровенного, как слон, Мерецкова нашлась тонкая, едва заметная полоска мела.

– Прекра-а-а-асно! – хищно протянула Баба Ксюча, и мгновение спустя обалдевший от ужаса Мерецков осознал, что железная рука училки равномерно возит его физиономией по доске, щеками и бровями стирая нарисованный им огурец вместе со словом «грымза».

Еще через пару секунд рты Родимцева и Катукова были набиты промокашкой под мерное учительское: «Жуйте, господа, это ваша любимая!» Класс не успел опомниться, как Баба Ксюча оскорбила действием полдюжины самых отъявленных – тех, которые давно нарывались. Прочим она деловито погрозила средним пальцем, взяла со стола книги, указку, классный журнал, сумочку и вышла за дверь.

В коридоре второго этажа расслабленно дымил у открытой форточки дубина Жуков из одиннадцатого «А».

– Привет, старушенция, – почти миролюбиво сказал он Бабе Ксюче, выпуская дым ей в лицо. – Закурим по одной?..

Только оказавшись на полу лежащим мордой вниз, любимый сын первого помощника мэра уяснил, каким опасным оружием может быть простой двухтомник Достоевского. И как, мамочки, больно, когда обычную деревянную указку трижды с хрустом ломают о твою голову.

А Ксения Леопольдовна твердой поступью центуриона уже входила в учительскую. И первым делом с размаху врезала ногою по фанерной коробке у входа. Раз, другой, третий – до тех пор, пока что-то в глубине коробки не треснуло.

– Ксе... – возмущенно начала завуч и тут же ойкнула, схлопотав сумочкой по уху.

– Школе. Миксеры. Не нужны, – угрожающе объявила Баба Ксюча. – Потому что не нужны никогда. Есть возражения?

Возражений не было. Завуч, выпучив глаза, держалась за ухо. Географичка Мелехина соляным столбом застыла над фаянсовой свиньей-копилкой с общественными деньгами. Все прочие были на уроках.

Баба Ксюча аккуратно положила Достоевского на стол, затем отодвинула локтем соляной столб и взвесила в руке денежную свинью.

– Ого, – сказала она. – Девочка созрела.

И без колебаний жахнула копилкой об пол.

Осколки фаянса и мелочь разлетелись по всей комнате. Баба Ксюча с необычайным проворством увернулась от брызг осколков и монеток, после чего быстренько подмела с полу все голубые, желтые и редкие малиновые бумажки. Зеленые десятки ее не заинтересовали.

– Я тут решила, – обратилась она к географичке, – что за десять лет работы выслужила премию. Кивните, если согласны.

Черная Касса, вся белая от страха, мелко затрясла головой.

– Спасибо, коллеги, – вежливо сказала Ксения Леопольдовна. – Счастливо оставаться.

Последний визит она нанесла директору. Протаранив заслон секретарши Вероники в приемной так же просто, как тяжелый «хаммер» утюжит колесами траву и колючий кустарник, Баба Ксюча вломилась в кабинет со словами: «А вот и грымза!»

Директор Гугин был не один и без галстука. И без пиджака. А Марина Ивановна – даже и вовсе богатым бюстом наружу.

– В пьесе Гоголя «Ревизор», – сообщила гостья, – тоже есть немая сцена. Молчите, молчите, будьте ближе к классике.

Баба Ксюча ткнула мизинцем в одну из аппетитных выпуклостей. Несильно, словно оценивая свежесть батона в булочной.

– Я так и думала, – интимно подмигнула она. – Силикон. Мэйд ин Чина, пятьсот баксов, гарантия три года. Два из них уже явно прошли... Брысь, синтетика!

Хозяйка пятисотдолларового бюста с визгом выкатилась вон.

– Да что вы себе...

Директор, наконец, обрел речь, но до слова «позволяете» добраться не успел: литераторша схватила его за нос и резко потянула вниз. Челюсть щелкнула, прикусывая язык.

– Сейчас вы подпишете одну бумажку, и мы расстанемся добрыми друзьями. Или недобрыми – зависит только от вас...

Ровно в 9.10, за пять минут до звонка на первую перемену, Ксения Леопольдовна вышла из ворот лицея номер 13, повелительным взмахом руки остановила подвернувшееся такси, села и уехала.

Через пять с половиной часов в те же ворота входил частный сыщик Женя Синицын, только что прибывший из Москвы.

И школьники, и учителя показались ему странными – то ли заторможенными, то ли пришибленными, то ли вусмерть напуганными. А услышав простые вопросы Синицына, все они шарахались от него, как от чумного. За час, проведенный в стенах лицея, сыщику удалось выяснить только одно: учительница литературы Ксения Леопольдовна Пекшина действительно здесь работает. Но как раз сегодня она взяла отпуск и когда вернется – неизвестно.

Опубликовано: «Новые времена в Саратове», № 29 (91), 30 июля – 5 августа 2004 г.