В предыдущих главах («НВ», №№27-34, 2004) частный сыщик Синицын разыскивает пропавшего московского бизнесмена Пекшина. Поиски приводят его на родину Пекшина, в город С. Сыщик погружается в бурную политическую жизнь города и узнает, что имя исчезнувшего все чаще звучит в качестве одного из реальных кандидатов на грядущих выборах. Бизнес-сообщество ожидает приезда столичного олигарха Маковского, друга Пекшина. Сам он, однако, не найден. У Синицына возникает подозрение, что бизнесмен упрятан в знаменитую психушку Ордынку. Продолжает журналист Алексей ГОЛИЦЫН.

Впрочем, вместо извозчика подъехал вполне современный таксомотор. За рулем же сидел странный персонаж: борода веником и наколка КЛЁН на правом кулаке. «Клянусь любить ее навеки, – профессионально расшифровал Синицын, – по малолетке сидел в семидесятых».

– Дражайший! – начал было сыщик, в голове у которого роились фразы вроде «А ну, ямщик, гони-ка к «Яру» да погоняй, брат, поскорей!», и растерялся. Черт знает что происходит в этом С. со временем! Верхний уровень, нижний уровень, короче, Пелевин отдыхает. И еще раз обратился к водителю: «Братан, мне бы на Ордын-гору. Говорят, там у вас дурдом».

Машина тронулась. Сидящий за рулем был немногословен.

– Из Москвы? Чего тебя в С. потянуло? Своей Ордынки не хватает?

Синицын обладал дурной привычкой умничать наедине с простым народом:

– У вас что, москвичей совсем не любят?

– Отчего же, любят, – реагировал водитель, – прилюдно и групповым способом.

«Да, дикие нравы пришли в провинцию, – думал сыщик на заднем сидении, – незнакомая страна, своеобычное время».

Время, как вскоре убедился Синицын, текло в С. какими-то зигзагами. Такси остановилось на безлюдном перекрестке. Из домика, по пояс стоящего в асфальте, вышла совершенно чеховская босоногая баба в платке, вылила на середину проезжей части ведро помоев и скрылась за калиткой. Из арки соседней многоэтажки вырулил джип и не спеша проехал по свежей луже, причем из-за опущенного тонированного стекла на столичного гостя посмотрело лицо точно такой же бабы.

Синицын как-то сразу устал. Еще неделю назад он походил на человека, который ищет и находит на улице вишневые портмоне, получает в наследство жилплощадь в престижных районах и без серьезных последствий умыкает в ночь несовершеннолетних горянок. Через семь дней после того, как он сошел на перрон в этом С., будь он трижды неладен, детектива было не узнать. Теперь он напоминал человека, который только что уронил в очко дачного сортира часы от Картье, вслед за которыми улетели документы с деньгами.

«Кстати, о деньгах», – очнулся Синицын. Деньги заканчивались катастрофически. Была, правда, надежда на безотказную Лидочку, но разум сыщика ласково шептал ему: «Синицын! Матримониальные планы – не твои планы! Может быть, ты хочешь перебраться в провинцию? Ходить здесь на работу? Обрастать порочащими связями? До конца дней своих искать этого проходимца?»

Оставалась стобаксовая купюра, которую Синицын берег, как солдат бережет последний патрон – на случай безвыходной ситуации. Вместе с хозяином зеленая бумажка пережила путч, дефолт и шестнадцать крупномасштабных запоев. Но впереди маячил визит в дурдом, в такой ситуации сыщик оказался, как ни странно, впервые, поэтому он потрогал водителя за плечо.

– У магазина тормозни, я мигом.

«С чем принято навещать выздоравливающих, вроде бы известно, – размышлял Синицын, – а чем ободряют душевнобольных? Не коньяком же с лимонами... Хотя, если договориться с охраной... А потом выпить на брудершафт с мнимым или явным буйно помешанным... Да, и пуститься в пляс с олигофренами... Нет, не пойдет, обойдусь фруктами. Но почему все-таки Пекшин оказался в лечебнице?»

Складывались три варианта. Бизнесмена по каким-то причинам крадут в Москве, затем насильно помещают в С-кий психдиспансер. Удобно, в общем, там кричи не кричи, все равно ни до мировой общественности, ни до бизнес-сообщества не докричишься.

А может, Лев Гурьяныч сам туда по блату устроился? В смысле исчезнуть на время, держать руку на пульсе событий, затем с помпой явиться, расталкивая конкурентов, под лучи софитов, трезвонить по СМИ про враждебные вихри и недобрую волю зарвавшихся политиканов?

А что если он и вправду с ума сошел? С профессиональными спекулянтами (Синицын называл так всех бизнесменов, вне зависимости от уровня) и не такое случается. Издержки производства при подсчете убытков или, наоборот, головокружение от сверхприбыли...

Обдумывая варианты, Синицын тупо разглядывал прилавки с морепродуктами, выращенными, судя по внешнему виду, в районной овощебазе.

– Фруктов мне. И соку.

Пока Синицын со скупой мужской слезой расставался в ближайшем обменнике с родной купюрой, продавщица успела подсунуть ему фантастического возраста ананас, который завезли к ней в отдел еще весной, и с тех пор на нем четко обозначились годовые кольца.

– Пакетик рублястый возьмете? – Продавщица наконец вывела сыщика из задумчивости.

«Вот он, великий и могучий, произрастает, как сорняк, во глубине сибирских руд и дает поразительные всходы!» – думал Синицын по дороге на Ордын-гору, обозревая лежащий у подножия город, где время ведет себя столь причудливым образом.

* * *

Корпуса знаменитой в С. Ордынки не производили столь уж гнетущего впечатления. Обычная заросшая мхом больница с решетками на окнах, автобусная остановка со следами запустения, бетонные клумбы времен сталинского декаданса. Только садовник, в недавнем прошлом постоянный обитатель буйного корпуса № 4, держал в руках шланг, как живое существо, и дружески с ним препирался. Спросить у него, где регистратура, Синицын не решился.

Краем глаза детектив уловил некое движение. По аллее двигалась фигура человека, к которому хотелось обратиться со словами «Ваше благородие». Высокий, абсолютно седой старик лицом напоминал одновременно Иосифа Бродского в момент получения Нобелевской премии и актера Иннокентия Смоктуновского, когда тот озвучивал «Библию для самых маленьких». Костюм времен первой французской выставки и трость, которую Синицын по пролетарской привычке назвал бы при случае «палочкой», облик незнакомца довершали.

Если б Синицын, олицетворением врожденного благородства считавший Никиту Михалкова с глазами навыкате в костюме государя императора, знал, что на вопрос: «Где тут регистратура?» его не удостоил даже кивком сам Александр Львович Страсбург! Тот самый Страсбург, который начал карьеру на ниве психиатрии где-то между Цусимским сражением и Брусиловским прорывом, успешно ставивший на ноги целые полки проворовавшихся завхозов, разрозненные взводы инакомыслящих и уцелевших делегатов первого съезда РСДРП(б), основавший целое направление в лечении острых алкогольных психозов и одержавший в далеком 1956 году сокрушительную победу над немецкими оппонентами, которые, наивные, пытались доказать всему человечеству, что больным «белой горячкой» спиртного нельзя давать вовсе, ни малыми чистыми дозами, ни в виде настойки целебных трав. В общем, Страсбург дожил до мафусаиловых лет не для того чтобы замечать окружающих и отвечать на их детские вопросы.

* * *

Впрочем, приемное отделение обозначилось само собой. Зеленая краска травяного пошиба откровенно завлекала неудачного сыщика внутрь. Вихлявая старушка выглядела так, как должна была выглядеть хозяйка дома скорби. Синицын с удовлетворением отметил варикозные ноги, трухлявый халат и совокупные километры непройденных дорог на физиономии сестры-хозяйки.

– И Пекшин-Мекшин у меня есть, и Вова Ревякин, слышь, надрывается, палаты номер шесть, правда, не предусмотрено, но калинов мост от сортира до койки прямо проложен, минуя зигзаги, отцами-основателями. Сумку здесь оставь, счас к тебе выйдут.

Синицын, наизусть затвердивший фотороботы, насмотревшись трогательных любительских карточек, ожидал увидеть «мордоворота». При галстуке, небритого, исходя из обстановки, в стираных джинсах. То, что неумолимо надвигалось по скупо освещенному больничному коридору, можно было обозначить «держимордой в бомжеватом прикиде». «Судьба играет человеком», – вспомнил сыщик цитату никому не нужного классика и приготовился.

– Корки гони.

Пресловутых «корок» у Синицына было так много, что на вопрос о статусе он неизменно отвечал: «Гражданин мира». Среди прочих, вполне уместных паспортов родной и двух-трех дружественных держав, выделялись немыслимые (особенно если смотреть под утро) упражнения канцелярского искусства.

Во внутреннем кармане лежали:

сarte d’idantite, выданная французам для эмиграции на теплоходе в Америку (помогала в общении с правнуками интернированных в 1921 году из Крыма кадетов);

справка из ЖКХ, которую сыщик, владевший латынью в зачаточном состоянии, английским – на секретарском уровне, турецким – из-за причуд самоидентификации и распальцовкой ввиду рода деятельности, никак не мог прочитать до конца (помогала, если не мешала в дискуссиях о равенстве и братстве);

удостоверение Союза адвокатов, выданное по причине дружбы, возникшей на почве многодневного пьянства в обществе реального московского адвоката Толи Лопато (с ним Синицын без труда проникал в СИЗО с зашитыми для верности карманами);

«корочки» члена Росохотрыболовсоюза, на случай внезапной тяги к корням и совместному распитию спирта по поводу выловленной баклешки (Синицын, которому доводилось в срединной части России вылавливать бычков-цуциков и плоскоголовых широколобок, был сторонником демократии);

грамота Ордена куртуазных маньеристов (интеллигенты вслух плевались при имени отца-основателя Вадима Степанцова, выходили из равновесия и пробалтывались о самом важном – кого из них можно было подозревать в гомосексуальных связях).

«Если я достану удостоверение помощника депутата позапрошлой Госдумы, меня могут неправильно понять», – подумал Синицын и услышал:

– Всё вынимай. Сумку оставь здесь.

– Там же фрукты... Апельсины, в конце концов, быстро портятся...

Слова воспринимались дежурным санитаром с профессиональной небрежностью. В его телодвижениях определялось что-то восточно-единоборское.

– Куда вы меня... – успел удивиться столичный детектив, – тащите?

– Дахин, дахин, туда, где апельсины зреют!

Опубликовано: «Новые времена в Саратове», № 36 (98), 17-23 сентября 2004 г.