Итак, образно говоря, две головы были восстановлены.

Третьей головой была мама, Ксения Леопольдовна. Она встретила Синицына грубой бранью, а потом вдруг стала заигрывать с несвойственной возрасту экспрессией. Синицын попросил ее не трудиться, вернее, не мучить себя: на самом деле она интеллигентнейшая женщина и даже не грымза, как думают о ней в учительском коллективе, просто запуталась в своих ролях.

– Одна у меня роль – мать, – грустно ответила Ксения Леопольдовна, и коллеги не узнали бы в этой рафинированной женщине бабу Ксюшу. – Мать гениального, но подлого человека.

– В чем его гениальность и в чем подлость? – попросил уточнить Синицын.

Ксения Леопольдовна уточнила: Лева с младых ногтей был необыкновенно человеколюбив. Страдал из-за обид, наносимых школьникам учителями и учителям школьниками. Сопереживал окружающей бедности. И дал чистую, детскую, но твердую клятву: вырасти и навести порядок на с-ской земле! Читал стихи: «Мой друг, отчизне посвятим души прекрасные порывы!». Блажил, то есть, вовсю. Мать, конечно, испугалась. Сына и так дразнили товарищи, а учителя сетовали, что он не подготовлен к жизни: слишком мягок. Ксения Леопольдовна откровенно сказала Леве: «Сынок, ты будь хорошим, но не так открыто! Ведь это же опасно, пойми! Как разглядят в тебе будущего лидера, так и уничтожат злодеи, ты же им будешь поперек горла!»

Лева всегда слушался маму. И стал чудить, безобразничать, чтобы никто не заподозрил, кто он есть на самом деле. Но увлекся. Так увлекся, что сначала маме при людях грубил, а шепотом наедине просил прощения, потом же грубил и при людях, и шепотом наедине. Она укоряла, а он хмуро говорил: «Мать, хорош болтать! Я конспирируюсь! Я не должен ни на минуту забывать о своей задаче!» А потом взял и уехал. И даже звонить перестал, так вошел в роль, негодяй!

– И вы его с тех пор не видели? – коварно спросил Синицын.

– Нет. Сообщение, правда, прислали, что он тут. А в каком качестве, неизвестно. То ли будет опять паразита и негодяя изображать, то ли еще что. На всякий случай решила вот войти в роль мамаши криминального авторитета. Противно, сил нет!

– Третья голова, – задумчиво сказал Синицын. – Сколько же их всего?

Тут Вика перебила рассказ Синицына.

– Ты очень интересно излагаешь, – сказала она, – но, знаешь, как-то это долго получается. Сколько всего голов оказалось?

– Двенадцать, как в сказке. Я пошел по цепочке и нашел всех, кто знал тайну Пекшина, знал его иным, знал, какую благородную задачу он перед собой поставил.

Синицын выяснил, что Пекшин всем оказался должен в моральном смысле, но видел: все что-то утаивают. Предпоследней была Ирина, бывшая жена Пекшина. Синицын, уставший от поисков и недоразумений, поступил с ней решительно и довольно бесцеремонно: потащил в ванную и смыл косметику. И вместо густо намазанного лица 44-летней псевдоинтеллигентки увидел свежее и чистое лицо глубоко культурной женщины, выглядящей, как 27-летняя женщина, которая чуть устала и поэтому ей можно дать все 33.

(Это место рассказа Синицына Вике очень не понравилось.)

– В духовку, значит, он вас совал? – иронично спросил Синицын Ирину.

– Нет, конечно, – созналась Ирина.

– Изменял направо и налево?

– Сначала тоже нет. Но имидж превыше всего! Помню, лежим, ласкаемся, целуемся, он мне говорит: «Иринушка, как быть, не знаю! Никого мне кроме тебя не надо! Но я ведь крутой бизнесмен теперь, я деляга, авторитет! Братва в сауну с девочками, а я то на понос ссылаюсь, то на то, что конкурента надо срочно замочить! Раскусят меня, я чувствую. И не выполню своей миссии! Потому что кто же изберет губернатора, если он не бабник? У нас среди серьезных людей не найдешь такого, кто один раз женат и ни разу в венерологическом диспансере не побывал! Народ ведь как думает: если кто выглядит честным, непьющим, жене не изменяющим – значит врет! Лицемер, обманщик! А кто гуляет и не просыхает и насчет денег не дурак – наш человек! Себя не обойдет – и нас не обидит! Как быть?»

– И что вы посоветовали? – спросил Синицын.

Ирина, плача и рыдая, пошла на жертву: посоветовала мужу разочек изменить. Слишком она его любила, слишком в него верила, слишком разделяла его планы. Лев и изменил разочек. И еще разочек. И еще много, много разочков. Вошел во вкус. А когда она его однажды упрекнула, он заорал, что бабы тоже не святые, начал обвинять в чем-то... Ушел и хлопнул дверью, и распустил слухи, что чуть жену в духовке не придушил. Его уважать после этого стали свои люди – безмерно! Многие тоже духовки купили, но жены поспешили с ними добровольно развестись.

Так, образно говоря, появлялись у Горыныча вместо одной человеческой головы злодейские хари, каждая из которых обращена была гадким оскалом к бывшему другу, к маме, к жене... А настоящая хранилась в тридевятом царстве его дремучей души.

Последняя, двенадцатая голова отвратительно цыкнула на сына, который с детской прямотой задал вопрос родителю:

– Папа, а когда ты начнешь уже порядок наводить и добрые дела делать?

Горыныч, сидя в огромной столовой купленной (для конспирации) роскошной квартиры, полупьяный, полуголый, со следами помады на животе, разозлился и сказал:

– А пошел ты, сынок, со своим вопросами, знаешь куда? И вообще, надоели вы мне все! Поеду туда, где скрываться не надо! Там воры живут открыто, честные люди тоже, и их даже не трогают! Ну, то есть, отстреливают, само собой, но не каждый день.

– Воров или честных людей? – уточнил сын.

– И тех, и других! Не желаю двоиться! Начну новую жизнь – открытым бизнесменом, подлецом, гадом, потому что порядка тут все равно никогда не будет!

И уехал.

* * *

Вика, выслушав все это, молчала. Обдумывала, какая реакция будет самой естественной. И решила, что самое уместное – выразить разочарование:

– Вот, оказывается, за кого я замуж вышла!

– Да брось, – махнул рукой Синицын. – Прекрасно ты знала, за кого вышла. Прав Гурьяныч, в Москве люди не стесняются, так что ты тоже не притворяйся, пожалуйста. Уж продалась, так продалась!

Вика подняла на Синицына глаза, полные слез, и прошептала:

– Продалась... Твоя правда. Так чем все кончилось все-таки? Нашел ты его? И зачем его украли?

– Никто его не крал.

– А как же?

Синицын поведал, как все было. Доведенные до отчаянья положением в городе С. люди, кто помнил клятву Льва, обратились к его жене и сыну с просьбой вернуть мужа и отца. Только он с его энергией, смекалкой и честностью (не могут же они пропасть бесследно!) поднимет город из руин.

И Ирина с сыном поехали в Москву. Ирина хотела понравиться бывшему мужу, поэтому приоделась, сын облился одеколоном «Саша» – ему сказали, что собака, понюхавшая его, в течение суток не сможет взять ни один след. Они понимали, что действовать придется не силой, а убеждением. Они в течение пятнадцати минут провели мощную психологическую атаку. Ирина поразила Льва красотой (это место рассказа Синицына Вике тоже не понравилось), сын – мощью и зрелостью, но еще более Горыныча поразила бедность их одежд, а запах одеколона «Саша» ударил в нос так, будто он попал в туалет из разряда тех, что бывают возле автобусной станции сельского райцентра (с дырками в цементном полу, если кто не помнит). Они дали ему послушать песни «Калинового моста», поставили видеокассету с картинками ужасов города С. (Недаром Синицын во время осмотра обратил внимание, что видеомагнитофон был теплым, но тогда решил не говорить об этом.) Через пятнадцать минут Лев зарычал от душевной боли. Еще три минуты ушло на составление плана. План простой: инсценировка похищения. А потом возвращение в город. Но сначала скрываться: чтобы поползли слухи о пришествии благодетеля (слухам в С. верят больше, чем прямой информации в газетах и по телевизору). После этой подготовки Лев явится. Само собой, для начала он совершит несколько гнусных поступков, чтобы все поверили, что это именно он: подобные вещи может позволить себе только крупный деятель. Ну, а потом начнет раздавать направо и налево заведомо невыполнимые обещания, интриговать, сталкивать лбами, разводить, сводить... Обычная политика! При этом действующий губернатор заранее счастлив, что его, наконец, сместят, готовится к предвыборной борьбе, которую будет вести нарочито активно и правдо...

Тут Синицын умолк и прислушался к телевизору. И сделал звук погромче. И услышал выступление президента, в котором, как известно, говорилось об упразднении губернаторских выборов. Будут теперь назначать.

– Вот те на! Как же он теперь? – сказала Вика без особой, впрочем, тревоги за мужа.

– Ничего страшного, – заверил ее Синицын. – При его талантах сумеет изобразить то, что нужно, чтобы именно его назначили. Голов-то у него двенадцать, выбор есть!

– Вообще-то, – задумчиво сказала Вика, – мне кажется, что лучше жить с одной головой. Собственной. И с одним сердцем. Тоже собственным.

– Кто бы спорил, мурлыш мой атласный, – исполнил, наконец, свое желание Синицын и погладил Вику по гибкой ее шее.

Она прижалась к его ладони, думая, как быть: должна ли она Жене выплатить гонорар, если он нашел мужа, но не вернул его? Или ее любовь – достаточная награда? И вдруг с ужасом почувствовала, что у нее как бы двоится голова. И поспешно сказала:

– Учти, деньги обещанные я тебе выплачу, но я тебя люблю вообще-то.

– Да плевал я на деньги, – сказал Синицын, обнимая ее.

И тут же две головы Вики превратились в одну, счастливую, а потом ей показалось, что и вовсе не стало никакой.

Опубликовано: «Новые времена в Саратове», № 38 (100), 1-7 октября 2004 г.