Весна 45-го. Она была дружной, без заморозков. Но согревало не только весеннее солнце. Все мы ощущали какой-то опьяняющий подъем. Приближалась долгожданная Победа, окончание войны.

Остались позади прорывы обороны противника и затяжные позиционные бои на Центральном, Калининском, 2-м Прибалтийском фронтах. Третья Ударная Армия в составе 1-го Белорусского фронта под командованием маршала Жукова с боями вступила в Германию.

Вскоре после освобождения Варшавы в частях нашей Ударной начались тренировки по форсированию водных преград, по переправе техники на подручных средствах. К чему бы это? Сколько таких преград преодолели за минувшие огненные годы! А тут снова какие-то маневры, учеба…

Солдатский телеграф разнес весть: «Будем брать Берлин! Впереди Одер…» Так оно и вышло.

И вот минули бои в Восточной Померании, механизированные броски днем и ночью по шоссейным магистралям, ведущим к Берлину, когда никто из наступающих не обращал внимания на разрозненные группы немецких солдат, уходящих по перелескам и балкам тоже на запад, чтобы выйти из окружения. Ну как тут было не вспомнить начало войны? Знакомая картина. Только теперь все было наоборот. Стремительно вклинивались вглубь Германии мы. А отчаянные попытки пробиться к своим регулярным войскам делали остатки разбитых немецких частей.

Возле уцелевших переправ разгорались серьезные схватки. Нет, не меж враждующими сторонами. Выясняли отношения между собой наши боевые генералы разных частей и видов войск. Дело доходило чуть ли не до рукопашных стычек, выяснения всего одного вопроса, кому первым в этом скоплении войск переправиться на тот берег. Чтобы вырваться вперед в этом марафоне. На сколько хватало видимости – по параллельным дорогам, обочинам, а то и по бездорожью – мощный поток наших войск, техники устремлялся к столице врага.

Штурмовые группы

Гонка кончилась. Мы вступили в предместья Берлина. Был момент, когда в предшествующие дни одно распоряжение командования внесло некоторую сумятицу в ряды наших бомбардиров: приказ срочно перейти на конную тягу. Мгновенно исчезли тягачи, машины вместе с привычными водителями. Так же быстро – откуда только взялись? – появились кони, упряж, ездовые. Все было сделано четко, буквально за день.

Внешне мы стали не те – не механизированные. Да и задачи перед нами поставили новые. Артиллерию нашего 328 пушечного артполка 413 артбригады повзводно включили в составы штурмовых групп 150-й Идрицкой стрелковой дивизии 3-й Ударной Армии. Каждая такая штурмовая единица – это группа автоматчиков, два-три танка и огневой взвод артиллерии.

Разворачивались тяжелые уличные бои. За каждый дом, за каждый квартал. Постепенно кончились буйно цветущие сады и особняки предместья. Стали четко определяться улицы. Нарастала громада большого города с заводами, складскими помещениями, вокзалами, каналами, непривычными мрачными серо- коричневыми фасадами жилых домов. Чем ближе мы приближались к центру столицы рейха, тем яростнее становилось сопротивление врага.

За годы войны мне довелось быть командиром разных артиллерийских взводов – огневого, разведки, топографического, взвода управления. И вот снова, как и в начале боевого пути на Центральном фронте, огневой взвод. Только задачи намного усложнились. В этой автономии штурмовой группы требовалось тесное взаимодействие с автоматчиками и танкистами. Без команды свыше самому решать, какую цель прежде всего поразить или подавить, чтобы обеспечить успешное продвижение вперед, к намеченному рубежу – к рейхстагу.

Пробивались мы к этой главной цели по одному из центральных проспектов. По параллельным магистралям ломали сопротивление другие штурмовые группы. Но мы их не видели: поперечные улицы на некотором удалении от центральной были перегорожены баррикадами. Оттуда вели огонь снайперы.

Ощутимы стали потери. Первым легко отделался подносчик снарядов: осколок срезал ему пол-уха. При огневой поддержке перехода штурмовой группы через Шпрею наводчику одного из моих орудий разрывная пуля снайпера попала буквально не в бровь, а в глаз.

Несли потери и танкисты. Наши орудия были в походном положении, двигались вперед под прикрытием брони, когда вспыхнул головной танк. Кто-то с балкона достал его фаустпатроном из ручного противотанкового оружия ближнего боя. Бросились в дом, прочесали все этажи. Куда там – след простыл. Лишь на лестничной площадке одного из этажей – груда труб-зарядов от фау, да на лестничных ступенях тут и там валяются сброшенные армейские, эсэсовские мундиры. С двумя автоматчиками спустился в подвал. Открыли дверь, оказались на небольшой площадке, боковых ступеней десять от которой уходили еще вниз. Оказались как бы на некой трибуне. Взору открылось просторное помещение бомбоубежища, плотно заполненное берлинцами. Среди женщин и детей много мужчин призывного возраста, но ни одного в военной форме. Все стоят. Все в напряженном ожидании смотрят на нас. Может, вспоминают расклеенные на уличных тумбах большие в ярких красках плакаты со страшным оскалом этакой горбоносой звериной морды? Это нас так изображала гебельсская пропаганда. Ну, просто – людоеды. И клыки, как у вампира, в крови. Спросить, нет ли среди вас, господа хорошие, военных, которые подбили танк нашей штурмовой группы? Глупо. Да и словарный запас – ноль на палочке. Крикнуть «Гитлер капут!»? Еще глупее. Потому что это обычное причитание взятых в плен немецких солдат. Так или что-то вроде этого пронеслось в голове, но что было, то было: я вскинул в фашистском приветствии руку и, как мне казалось, на чистом берлинском наречии – без четкой буквы «р» в имени фюрера – гаркнул «Хайль Гитлер!». В ответ неожиданно – общий гул, стон отчаяния, страха: что еще выкинут эти русские.… Да ничего, поспешно вернулись в боевые порядки.

Признаться, в короткие минуты затишья, спускаясь в бункеры подземных банков, узлов связи, каких-то учреждений с обслугой на своих рабочих местах на этом штурмовом пути к рейхстагу, я не раз еще этак ухарски – по молодости, боевой взвинченности – приветствовал берлинцев таким знакомым им нацистским манером. Понимал, что звучит это нелепо, издевательски в устах советского офицера, но ничего не мог с собой поделать.

Не все прятались под землей. Даже в разгар перестрелок в центре Берлина то и дело стали попадаться снующие туда-сюда цивильные мужчины и женщины. Наверно, в поисках съестного. В подземелье без пищи не отсидишься. У нас тоже возникла проблема, чем кормить лошадей. Никакого снабжения. Выручили макароны, добытые ездовыми на одном из складов.

Наверное, удивляли мы немцев кое-чем, мол, умеют не только воевать – до Берлина дошли, но и почти каждый солдат – бегло читает по-немецки. Устраивали такие показательные громкие читки немецких газет. Читали. Удивляли берлинцев. Но почти ничего не понимали из прочитанного. Школа мало что дала во всеобщем, поголовном кое-как изучении немецкого языка.

Удивляли и берлинцы иногда нас. На ближних подступах к рейхстагу у меня вышел из строя заряжающий. Получил тяжелое ранение в ногу. Отойти от орудий никому нельзя. Разгорелась орудийная дуэль. Кто кого. Горячая ратная работа. Бедняга истекает кровью, а санитаров вблизи нет. Вижу из дома, возле которого мы развернули боевую позицию, выбежали две немки. Устремились к нашим орудиям. Сообразить не успел, что к чему, как они подхватили раненого и уволокли в подворотню. Подоспевший санинструктор рассказал потом, что первая помощь оказана, перевязка сделана умело и своевременно. Кто такие? Почему поступили так – помогли солдату враждебной армии, рискуя своей жизнью? Не было времени выяснять. Но быть свидетелем подобного отважного поступка довелось. И из песни, как говорится, слова не выкинешь.

Обстоятельства требовали иной раз жестко обходиться и с цивильными берлинцами. Когда пал у нас в этой уличной огневой мясорубке один из коней, бросились искать, чем заменить потерю. Кто-то подсказал, где в ближайшем окружении есть лошадь. Это было какое-то чудо. Сначала во дворе увидели белоснежный фургон с большими яркими рекламными надписями. Но вот из конюшни наш ездовой вывел не какую-то тягловую животину, а настоящего битюга – рослого, крепкого ломового коня. И масти необычной. Довелось в Саратове на волжских взвозах видеть разных мощных битюгов. Но то был не карий или гнедой, не серый или сивый с проседью, а чисто белый красавец подстать белоснежному фургону. Любоваться таким конем, а не пушки возить. Но пришлось.

Думали, цирковой конь нам попался. Выбежавшая из дома дородная фрау, умоляя не забирать коня, рассказала, а доброхоты перевели, что в фургоне-рефрижераторе она развозит по ресторанам лед, что это давнишнее фамильное дело, что коня этого полстолицы знает, что такой русый битюг один на весь Берлин…

Понимали слезные доводы. Сочувствовали. Но коня увели. Без него нам было тоже – ни шагу вперед. А потом заметили: где бы ни развернули очередную боевую позицию – возле коней в укрытии тут как тут знакомая нам фрау. Уже никого не просит вернуть коня. Только чем-то лакомым подкармливает своего любимца, ласкает… Как пробиралась эта уже немолодая женщина, не упуская нас из вида, сквозь сумятицу уличных схваток все дальше и дальше от своего дома, все ближе и ближе к рейхстагу? Уму непостижимо.

Знамя Победы

Пробивались вперед, теряя боевых товарищей. Особенно это было тяжело в последние мгновения войны. Было трудно. Но выстояли. Преодолели сопротивление врага. Дошли. Над рейхстагом взвилось Знамя Победы.

Надо отметить, что присущий советской традиции соревновательный пыл командованием поддерживался и при стремительном прорыве на столицу рейха, и на завершающем этапе штурма Берлина. Каждой дивизии, соединению, устремленным на рейхстаг, были выданы красные флаги. Каждый со своим, только ему присущим номером. Чтобы потом стало ясно, бесспорно, кто первым пробился, водрузил. Девять таких знамен Победы было роздано. Под номером пять – нашей дивизии. Первыми пробились мы. Наша 150-ая дивизия. Два разведчика одного из стрелковых полков которой – Мелитон Кантария и Михаил Егоров – водрузили на куполе рейхстага Красное Знамя, символ Победы над немецко-фашистскими захватчиками. Случилось это в канун Первомая победного 45-го.

Собранный из штурмовых групп снова воедино наш дивизион разместили на временный постой возле рейхстага, в ресторане «Кролл». Вполне подходящее место для победеителей. Не так ли? Еще шли завершающие бои на отдельных участках столицы, зачистка узлов сопротивления, а к рейхстагу буквально на следующий день устремились со всех концов группы военных различных родов войск, корреспонденты армейских газет. Фотографировались. Находили или привозили с собой краску. Добывали лестницы. Карабкались, кто выше, на стены рейхстага. Делали надписи. Не хочу оскорбить кого-либо из участников боев в Берлине, стремящихся оставить о себе память на стенах рейхстага, этого символа государственной власти в Германии. И всё же …

Мы наблюдали за этим паломничеством с каким-то, быть может ложным, чувством превосходства, мол, «туристы» навалились. Так никто из нас и не изъявил желания принять участие в этом новом «штурме» немецкого парламента. Не расписались тогда ни те, кто водрузил Знамя Победы над цитаделью, ни отчаянная голова сержант Сьянов, еще несколько дней назад переодетый в офицерскую форму от имени командования штурмовавших войск в роли парламентера успешно провел переговоры о безоговорочной капитуляции одного из узлов сопротивления. Да что там перечислять?

Не оставили своих автографов. А зря. История пишется. А что написано пером, как молвится, не вырубишь топором. Разбирайся потом, кто чего стоит. По автографам на стенах? По наградам?

Узнав в те радостные майские дни о награждении заместителя командира нашего полка по политической части орденом Боевого Красного Знамени, мы потешались над формулировкой награждения. Смысл ее был такой: за мобилизующую на подвиги, умелую организацию политической массовой работы в подразделениях полка в условиях взятия Берлина… Что-то ни разу в боевой обстановке не почувствовали этой «умелой организации», ни разу на штурмовом пути не встретился ни один из политработников. Ни живого ободряющего слова поддержки в трудные мгновения. Ни газет. Ни свежей информации. Ни конкретной помощи. А туда же – в герои. В этой суете забыли достойно отметить истинных героев. Разведчикам 756-го стрелкового полка Егорову и Кантария, водрузившим Знамя Победы над рейхстагом. Звания Героев Советского Союза им было присвоено лишь год спустя после победы. Прочитали мы об этом в газете Группы Советских оккупационных войск в Германии.

А коня того – сказочного белого, выделявшегося из всей полковой конной тяги – мы вернули хозяйке. Нашла она нас возле рейхстага, на временном постое в ресторане «Кролл». Теперь уже со слезами радости увела домой своего битюга, своего любимца и кормильца, а к тому же и такую шагающую яркую рекламу своеобразного семейного бизнеса.

Военные действия в Берлине закончились второго мая, когда накануне ночью капитулировали последние узлы сопротивления противника. Танки выстроились в походную колонну. Двинулись на Прагу. Оттуда радио разносило призывы о помощи. Там еще разгорались уличные бои восставших против регулярных частей вермахта. Танки ушли. Мы остались в Берлине в ожидании встречи с союзниками.

Шведская Королевская миссия

На следующий день после окончательной капитуляции берлинского гарнизона нас перевели с временного ресторанного привала в шикарные старинные бывшие кавалерийские казармы на Фридрихштрассе. Просторные помещения. Уютные комнаты. Душевые. Надежные укрытия для техники, орудий, коней. Обширный плац. Свой музей старинного оружия. В отдельном строении – вместительный концертный зал.

После напряженных уличных боев отдыхали. Никаких занятий. Никакой строевой муштры. Это потом начнется и регулярная учеба, и надоедливые политзанятия, и строевая подготовка, чтобы не расслаблялись, не бездельничали. Решил воспользоваться случаем, познакомиться с Берлином, пока не разделили его на оккупационные зоны союзников, предусмотренные заблаговременно на Ялтинской конференции глав правительств антигитлеровской коалиции.

Желающих совершить такую экскурсию больше не нашлось. Взял велосипед. Поехал один. Еще лучше. Куда хочу, туда и качу. Война еще не была завершена. Но для столицы рейха это были первые мирные дни. Город оживал. Люди выходили из подвалов, убежищ. Среди горожан стали встречаться на пути немецкие военные в своей униформе, без оружия. Каждый из них шел по улице сам по себе, не строем, но в одном направлении. Шли на сборные пункты, выполняя приказ военного коменданта Берлина. Листовки с указанием, куда явиться, что иметь с собой, были расклеены на каждой улице.

Останавливались возле наших бойцов, просили закурить, обменивались репликами. И не чувствовалось в этих мимолетных встречах никакой неприязни. Как будто еще вчера не были мы смертельными врагами.

Давно минуло за полдень, когда возле одного из особняков заметил чинную группу господ в смокингах, которые выстроились в ряд перед центральным входом в особняк. Подъехал. Спешился. Любопытно, кто это – такие торжественные по сравнению с невзрачно одетыми берлинцами? Единственная женщина среди этих мужчин тут же вручила мне гербовую бумагу с текстом на русском языке. Читаю: «Шведская Королевская миссия». И далее по тексту. Словом, приветствуют нас шведские дипломаты нейтральной страны с победой в этой ужасной войне. А тут и обслуга с бокалами на подносе. И такие знакомые по ресторанному погребку удлиненные бутылки в стиле готики с сухим рейнским вином… Мы не пили его, попробовав раз. На наш не утонченный вкус – кислятина.

На сей раз может неудобно было отказаться от радушного приема или жажда мучила после многокилометрового пробега, только приложился я к бокалу, второму, а может быть и третьему… Потом еле добрался до своих. Хорошо еще – нашел, петляя по бесконечным улицам. Коварным оказалось то сухенькое, выдержанное, так ценимое знатоками. И все же я не раз еще вспоминал шведских дипломатов за радушную, торжественную встречу.

Так я побывал на импровизированном приеме в Шведской Королевской миссии. Не я первый. И, как видно, не последний из армии победителей.

Берлинский парад Победы

Восьмого мая поступила радостная весть об окончании войны – в пригороде Берлина подписан акт о безоговорочной капитуляции вооруженных сил фашистской Германии. Стали готовиться к салюту Победы. В артполку провести его поручили нашей батарее. Холостых зарядов нет. В боевой обстановке они не требовались. Подручными средствами стали расчленять унитарные заряды, отделять снаряды от гильз с пороховой начинкой.

К намеченному сроку все успели подготовить. Грянул салют. Во всех частях столицы рейха. Такая поднялась канонада, что вздрогнул Берлин. Опустели улицы. Берлинцы вновь попрятались по подвалам, убежищам. В общий гул слились залпы всех калибров – от наших полуавтоматических, весьма скорострельных противотанковых 76-миллиметровок до мощных корпусных стволов РГК, Резерва Главного Командования. Огнем славили великую Победу!

За салютом последовал на берлинских улицах и площадях первый парад Победы. Теперь уже грохотали не стволы артиллерии, а медь духовых оркестров. В нашем полку не было своего духового оркестра. Шагали под задорную русскую народную песню «Во ку, во кузнице…». Во всю глотку уточняя, в каком именно месте «рассукин сын таракан проел Дуне сарафан». Берлинцы не понимали, о чем мы так задорно и дружно поем. А командование снисходительно относилось к шалостям пахарей войны, к соленому солдатскому юмору.

А потом был общеполковой банкет. Не какая-то пирушка. Настоящее торжественное застолье со сдвинутыми столами, накрытыми белоснежными скатертями. С блеском хрусталя и фарфора. С изобилием снеди и напитков. Ну, ЧМОКСы (не буду расшифровывать не весьма приличную аббревиатуру, так на фронте мы снабженцев величали), ну, интенданты, постарались на сей раз. Ничего не скажешь! Десятую часть профессиональной сноровки им бы проявить в дни и ночи штурма Берлина, хоть бы раз в сутки накормить нас чем-нибудь горячим. Доставить на огневые позиции кашу или хлебово в армейских термосах. Видно, понадеялись друг на друга снабженцы трех видов войск. А ведь мы – танкисты, пехотинцы и артиллеристы – в каждой штурмовой группе действовали единым кулаком. Нет, голодом не мучились. Перебивались сухомяткой. Чем? Что под руку попадется. Да, что там вспоминать какие-то просчеты? В этом банкетном блеске!

Рассаживались, выбирая места ближе к своим из взвода, батареи. Переговаривались, поглядывая на полковое начальство, кто там первое слово скажет? Как зал вдруг замер. Оглянулся. Вижу: рядом на столе стоит один из рядовых бомбардиров. Сапоги на белой скатерти, ничего не нарушив в великолепии сервировки. В поднятой руке – бокал. Вот с такой трибуны в торжественной тишине первый тост произнес не старший по чину, а по праву массового героизма в завершившейся Великой Отечественной войне – СОЛДАТ.

В частях 150-й дивизии концертная бригада московского Большого театра давала концерты. Побывали артисты и у нас. В эти первые дни мира не жизнь была, а сплошные праздники. Ждали еще одного – встречи с союзниками. Но тут Берлин стал наполняться бравыми молодцами в новеньких мундирах. В блестящих офицерских сапогах. А на головах – не пилотки, наши выгоревшие, временем потрепанные, а настоящие фуражки. Фу ты, ну ты. Ну, просто щеголи.

Нас поспешно вывели из столицы в дальний пригород Берлина, в дворцовый ансамбль. Как говорили, в одну из резиденций рейхмаршала Геринга. Но об этом особый разговор.

До сих пор не могу понять, почему нам, участникам штурма Берлина, водрузившим Знамя Победы над рейхстагом, не дали встретиться с союзниками. Может, вид у нас по большому счету был далеко не парадный? Поэтому и оказались нежелательными персонами. А может, та часть Берлина, на которой расположился наш полк на Фридрихштрассе и другие подразделения 150-й стрелковой, теперь уже Идрицко-Берлинской дивизии, отходила в ведение английских или американских войск? Словом, встретили союзников тоже наши. Но другие. Не мы.

* * *

Как одну из самых дорогих реликвий храню топографическую карту пригорода Берлина, на которой расписались Герои Советского Союза Михаил Егоров и вывел свою фамилию по-русски и по-грузински Мелитон Кантария, водрузившие Знамя Победы над рейхстагом. Сержант Сьянов, который в офицерской форме успешно выполнил роль парламентера в переговорах о капитуляции узла сопротивления на нашем участке боев. Командир 150-й дивизии генерал-полковник Шатилов. Командир полка этой дивизии Зинченко, чьи разведчики водрузили Знамя Победы…

Конечно, они, как и другие однополчане, свои автографы на карте оставили не в Берлине, не в далеком 45-м, а на одной из встреч, отмечая 25-летие Победы. Но как далека от нас и та дата.

Знамя Победы. Оно в Москве. Передано на вечное хранение в Центральный музей Вооруженных Сил.

* * *

P.S. «Последняя весна войны» была подготовлена для публикации к 54-й годовщине Победы. По предварительному согласованию сдал в газету «Петербургские ведомости». Не опубликовали ни к 54-й, ни к 55-й годовщине Победы.

- Что ты? Теперь гонят на страницы только свое, – узнав о моей попытке, разъяснили ветераны журналистики, с коими состою в одной секции ветеранов при Доме журналистов Санкт-Петербурга. – Никакие нештатные ныне никому не нужны…

Но дело не в этом. И не по этому поводу сие послесловие. Занимаясь долгие годы журналистикой, я ни разу не писал своих воспоминаний о войне. Десятилетиями помогал бескорыстно другим фронтовикам высказаться, вспомнить о минувшем, о боевых друзьях-товарищах на страницах газет или экране телевидения, где довелось работать.

Тем более, чтобы выставить свою персону в некоем героическом плане? Ни-ни. Вот и в этой части воспоминаний по той же причине я смял скороговоркой эпизод с гибелью от пули снайпера наводчика одного из орудий моего огневого взвода, что вынудило стать на его место самому.

И еще: допустил умышленно неточность в эпизоде встречи в Шведской Королевской миссии в Берлине. Чтобы не выставлять на показ читателей дурь молодости своей. А правда должна быть и в деталях. Итак, как оно было.

Одолели снайперы

Все ближе и ближе штурмовыми группами мы приближались к рейхстагу. Движение наше застопорила водная преграда – Шпрея, разделяющая центр Берлина на две части. И не столько сама река, как интенсивный огонь снайперов, взявших под прицел мост. Он выводил на Вильгельмштрассе – ближайший путь к рейхстагу.

Решили сбить эту активность снайперов орудийным огнем. Часть орудий свернула влево от переправы. Мы со своими 76-миллиметровыми на конной тяге – вправо. Оказались на участке, обнесенном высокой кирпичной оградой. Двинули вдоль нее, отделяющей нас от Шпреи, в безуспешных поисках пролома в стене. Впереди раздался грохот орудийных выстрелов. Оказались свои, однополчане. Одно из орудий командира огневого взвода лейтенанта Сальникова, артиллерийского офицера еще довоенной выучки, уже долбило глухую стену, чтобы пробить «окно». Били с близкого расстояния. Бронебойными. В одну точку – снаряд за снарядом. Стена никак не хотела поддаваться. Но команды! Они звучали громко, четко, эффектно на виду дивизионного начальства, выглядывающего из бункера.

Нам предстояло найти свое решение для выполнения поставленной задачи. Один из орудийных номеров, посланный в разведку, дал сигнал двигаться к нему. Невдалеке оказались крепкие деревянные ворота подстать стене.

К воротам вела асфальтовая дорога. По ней мы и разогнали в беге орудие стволом вперед. Протаранили доски ворот с первой же попытки. Обрадовались. Закрепили станины. Дал команду поднести осколочные снаряды. Главный в орудийном расчете – наводчик занял свое место. Не поставив в гнездо прицел, прильнул к небольшому окошку в орудийном щите, чтобы оценить обстановку. Что и как там – на той стороне реки? И тут же рухнул навзничь. Разрывная пуля снайпера попала, как говорится, не в бровь, а в глаз. И кровь – из ушей. Все это произошло в какое-то мгновение на глазах всего орудийного расчета. Надо было мгновенно заменить павшего. Кем? Конечно, командиром орудия. По чину самым умелым в орудийном расчете. Но он не смог. Разбираться, в чем дело – неопытность или трусость – времени не было. Встал на место наводчика сам. Скомандовал: «Заряжай!»

А дальше что? Скачут мысли. Выискивать через прицел, в каком окне, на каком этаже, в каком доме засели снайперы? Бессмысленно. Попробуй найди эти хорошо замаскированные кукушки. На миг представил себя на месте вражеского снайпера, который в каких-то ста метрах от меня. Что он видит? Ствол пушки проломил ворота. Метким выстрелом снял «любопытного» наводчика. Но вот ствол пушки снова начал движение. Значит, идет поиск цели. Выстрел. Разрыв осколочного снаряда пока в стороне. Пока… Опять движение ствола. Выстрел. Разрыв. Свой лоб под снаряд только дурак подставит. Пора сматываться…

Вот так, согласно мелькающим мыслям, я и действовал, обстреливая не прицельным, а беспокоящим, устрашающим огнем здания на противоположной стороне канала. Вращая ствол орудия «в поисках цели» то в одну, то в другую сторону, придавая одновременно другой угол возвышения стволу. Огонь снайперов был подавлен. Штурмовые группы снова двинулись вперед.

Направляясь к переправе в состав своей штурмовой группы, поинтересовался, что там наделал лейтенант Сальников с кирпичной оградой. Все же пробил небольшую дырку. Ствол орудия пройдет. Но развернуть его по вертикали или горизонтали явно невозможно. Пальнули, наверное, и через эту дырку.

Лейтенант Сальников, совершивший сей подвиг на глазах у начальства, один из младшего офицерского состава нашего 328 пушечного артиллерийского полка 413-й артбригады был награжден орденом Александра Невского. А мы все – отмечены медалью «За взятие Берлина». Вывод? Пусть не подвиг, а рьяное выполнение поставленной задачи, надо совершать на глазах начальства, старших командиров! Закон выигрышной лотереи на войне.

Наверно, многие из фронтовиков считают себя обойденными в наградах. Так уж повелось у вояк. Недаром с давних пор бытует поговорка «Или грудь в крестах, или голова в кустах». Но случается, когда стремление иметь еще одну награду преследует вполне определенную цель. Так капитан N, в подчинении которого был мой взвод разведки, награжденный, как и я, еще на Калининском фронте орденом Красной Звезды, признался после освобождения Варшавы:

- Мне обязательно нужен еще один орден, пусть даже «Звездочку»…

- Что за блажь? Почему? – спрашиваю.

- Не для себя. Для авторитета перед ребятами.

Капитан до войны был директором детского дома. Война приближалась к победному завершению. Фронтовик думал уже о том, как он вернется к своим воспитанникам. На груди два ордена, не считая медалей. Это уже солидно! Не случайная одиночная награда… Это – впечатляюще! Авторитетно…

И еще о наградах. Война окончена. Мы – в Группе Советских оккупационных войск в Германии. Новость: офицерам, не имеющим правительственных наград, «выдаются» ордена Красной Звезды. Я свою «звездочку», омытую кровью ранения, получил в боевой обстановке. А тут? В это время наш полк квартировал в живописной немецкой деревушке Хевиш. Прибыло пополнение офицеров. Один из них младший лейтенант, чернобровый украинец, неведомо в каких частях до этого воевавший, тоже был «награжден» орденом Красной Звезды. А вскоре его забрали в СМЕРШ. Выявилось, был во время оккупации Украины пособником врага, полицаем. До трибунала дело не дошло. Выбросился из окна второго этажа. Погиб «орденоносец».

А дело было так …

Более честно о встрече в Шведской Королевской миссии. Все было, как описал выше, кроме одной детали.

Итак, торжественный строй дипломатов в парадных визитках. О единственной женщине этой представительной группы особо несколько слов. Весьма привлекательной она была. Миловидное личико ее обрамляла прическа каре жгуче-беспросветной брюнетки. Четкая челка. До плеч спадали прямые блестящие волосы ворона-крыла. Вот она и вручила мне печатную грамоту, оповещающую на русском языке, что Шведская Королевская миссия в Берлине приветствует нас, Победителей в этой ужасной войне.

Тут как тут и обслуга с подносами. Начали разливать в бокалы уже знакомое по ресторану «Кролл» выдержанное сухое рейнское вино, как мне вдруг взбрела в голову шальная мысль: «Сейчас я вам покажу!»

Еще на фронте, когда командовал взводом разведки, один из ухарей показал, как мгновенно бутылка водки, предварительно раскрученная во вращательном движении, выливается через «открытую» глотку прямо по пищеводу в желудок. (Ну, просто инструкция дури получилась).

Вот и показал дипломатам нейтральной Швеции, как мы лихо умеем пить. Взял с подноса длинную бутылку рейнского, раскрутил и вылил в глотку, ни вздохнув, ни охнув. Представляю, какое произвел впечатление. Дикость. Дурь молодости (окончил войну в 20 лет, а прорвался добровольцем в армию шестнадцатилетним юнцом в конце ).

Попрощался. Сел на свой велосипед и направился в сторону своих старинных кавалерийских казарм на Фридрихштрассе. Но вскоре в седле стало трудно удержаться. «Сухенькое» оказалось коварным. Вернее его 750-грамовое количество. Опьянел. Спешился. Еле добрался до места расквартирования полка. Благополучно. Никогда в жизни не повторял больше этот номер. Что на меня тогда нашло – непонятно. Просто настроение такое шальное напало. Но что было, то было.

Не меня одного в эти дни приветствовали и угощали изысканным вином, поднимала бокалы в честь победителей в Шведской Королевской миссии. Но о моем «номере», наверно, не раз вспоминали, вернувшись в свою благополучную страну.

А я с заочными запоздалыми извинениями за свой дикий поступок и с чувством благодарности вспоминаю эту встречу. За искреннее радушие, за дипломатический такт, за приветливые улыбки. Бровью не повели, отмечая что-то несуразное, вне нормы. Дип-ло-ма-ты!