В предыдущей главе («НВ», № 27, 2004) главный герой романа Змей Горыныч (в миру бизнесмен Пекшин) таинственно исчезает из собственной квартиры. Его телохранитель Костя ничего внятного сообщить не может. В 15 часов 24 минуты в квартиру Пекшина врываются неизвестные и сковывают Костю наручниками.

Продолжает писатель Алексей СЛАПОВСКИЙ.

А в 15. 43 он уже давал показания наконец-то приехавшим милиционерам. Они не спешили снимать с него наручники. Дело темное: охранник-то он охранник, но может оказаться и сообщником, а то и вовсе организатором, такие случаи бывали. А главное: человек в наручниках разговорчивей и откровенней.

Костя обижался и сказал неосторожную фразу:

– Свои же люди!

– Своих ты в Солнцеве поищи! – напомнил Косте всезнающий Дуров его предыдущую биографию. И у Кости засосало под ложечкой, как бывало, когда он натыкался на слово из шести букв, означающее «здание, где содержатся лица, отбывающие наказание», первая буква «т», последняя «а». Повесят дело! – тоскливо подумал он. И постарался задобрить Дурова, подробно отвечая на вопросы.

Нападавших на него и, судя по всему, похитивших хозяина злодеев было двое. Один, здоровый, не разговаривал, только сопел, сволочь, когда цеплял наручники и обыскивал. А второй кричал, пугая. И в спину ногой ударил, пожаловался Костя.

– Скажи спасибо, что живой! – утешил его сержант Головкин, который, оставив машину во дворе, пришел полюбопытствовать.

Но Костя спасибо говорить не стал.

– Так, – огляделся Дуров. – Что пропало, кроме хозяина?

– А я знаю?

– Сейчас узнаем!

Он надеялся получить эти сведения от Вики. Но она, приехав, два раза подряд упала в обморок, потом плакала, потом обвиняла Костю. С большим трудом ее успокоили и задали вопрос о пропажах. Она обошла квартиру и сказала, что, вроде, все цело.

– Деньги дома держали? – спросил Дуров.

– Нет. На счетах, на депозитах, в бизнесе...

Дуров щелкнул пальцами, из-за спин милиционеров выдвинулся пожилой человек скромного вида и спросил:

– Осмотреть?

Дуров кивнул, и скромный человек приступил.

Пока ищет, представим его: бывший медвежатник высокого класса по кличке Жижа, славившийся не тем, что за три минуты вскрывал любую дверь, это всякий умеет, но надо еще найти, где хозяева прячут ценности, и вот на это у Жижи был сверхъестественный нюх. Сейчас он на пенсии и помогает милиции, когда попросят. Впрочем, Дуров не надеялся на успех: квартиру Пекшина подламывали три раза и ничего не находили, кроме заурядной бытовой техники, – то ли искусно прятал, то ли в самом деле ценностей дома не держал.

Жижа медленно шел по комнатам. Книжные полки, к которым бросился бы любой начинающий вор, он удостоил лишь скользящим взглядом. Не заглянул в бельевые шкафы, не стал вскрывать ящики антикварного письменного стола, не простукивал стены – короче, не сделал ничего, что сделал бы на его месте всякий дилетант. Он лишь внимательно оглядывался. И вернулся в прихожую. Там, под трехметровым потолком, висела чудная люстра. Можно сказать – юмористическая. Огромный такой шар, такой зеленый куст из якобы стодолларовых купюр. Внутри – лампочка. Шар слегка вращался, бумажки трепыхались от дуновения кондиционера. И гости, и все прочие, кто попадал в квартиру, не могли не оценить это чудо дизайна. И перенимали: вешали подобные люстры у себя дома, нашлепав бумажных денег на цветном принтере.

Жижа внимательно посмотрел на люстру, а потом на Дурова.

– Не может быть, – прошептал тот.

Жижа пожал плечами.

Принесли из кладовки лестницу, сняли люстру, лейтенант Стырин, специалист по валюте, проверил несколько бумажек на глаз, на ощупь, на вкус.

– Настоящие.

Люстра оказалась гениальной придумкой. Никому и в голову не приходило, что деньги настоящие, а если бы и пришло, то попробуй унеси: она слишком громоздкая, а снимать каждую купюру, аккуратно пронизанную посередине леской (через левый глаз президента Франклина), – потратишь не один час.

– Сколько же их тут! – вздохнул Головкин.

Жижа тут же меланхолически откликнулся:

– Пятьдесят три тысячи пятьсот двадцать... – тут он сделал паузу, аккуратно снял одну бумажку, положил в карман и закончил, – две.

Капитан Дуров не препятствовал. (Тем более, что потом, при контрольном подсчете, выяснилось, что Жижа ошибся ровно на десять тысяч. А капитан Дуров наконец заменил свою «девятку» на «рено-меган», неплохую отечественную иномарку.)

– Зачем ему такая мелочь? – удивилась Вика.

– На черный день, дамочка! – мудро сказал Жижа и удалился.

Но находка не прояснила сути дела: куда подевался Горыныч.

– Похитили и выкуп будут требовать! – была уверена Вика.

– Скорее всего, – согласился Дуров и организовал в квартире круглосуточное дежурство – ждать звонка похитителей. Костю же Бормашину взяли с собой и поместили в следственный изолятор с тем, чтобы отпустить, если найдут и поймают преступников, или завести на него дело, если не найдут.

Прошло трое суток, никто не звонил. Зато звонили Дурову партнеры, друзья, компаньоны, а также конкуренты и даже враги Пекшина. Всем он был нужен, все требовали отыскать его. Дуров уже не спал ночей, нервничал. И решился: позвал на помощь частного сыщика Синицына, которого терпеть не мог за апломб и фанаберию, но признавал за ним чутье и удачливость. «Дуракам везет», – комментировал Дуров очередной успех Синицына.

Тот явился, спросил, всё ли на месте, потребовал привести Костю.

– Его уже допрашивали, – сказал Дуров.

Синицын только усмехнулся: знаем, мол, ваши допросы.

Костя за три дня разительно изменился: побледнел, осунулся, весил уже не 108, а всего 89 кг и, казалось, даже в росте уменьшился. В глазах же – тоска и умственное отупение. Подсунь ему сейчас кроссворд и ткни пальцем: «слово из четырех букв, означающее предмет, на котором сидят, первая «с», третья «у», последняя «л» – не угадает.

Женя Синицын первым делом потребовал, чтобы с Кости сняли наручники. В отличие от милиционеров он полагался на свободную памятливость свободного (хоть и частично) человека. Он слушал и поглядывал на Вику. Дуров хмыкнул: женолюбие Синицына всем известно.

Костя рассказал все заново. Синицын уточнял подробности. Музыка играла? Где? Какая? Вроде, из радио, ответил Костя и указал на музыкальный центр. Там было, действительно, радио. Но было и нечто другое: какая-то кассета вставлена. Синицын включил. Послышался голос – довольно высокий, но мужественный и граждански напряженный.

– Это? – спросил Синицын.

– Да, – кивнул Костя.

– Ваша? – спросил Синицын Вику.

– Такой у нас не было...

– Ясно. А теперь подробно, Костя, что ты увидел, когда вошел?

– Да я все уже рассказал!

– Еще раз.

При повторном, вернее, очередном рассказе, Костя вспомнил, что на столе лежали какие-то листы.

– Бумажные?

– Нет. С дерева или куста. Я еще подумал: зачем валяются?

– Где они? – повернулся Синицын к Вике и ласково взял ее за руку. Та хотела убрать руку, но не убрала.

– Горничная должна знать... Я спрошу.

Она позвонила горничной, та сказала, что весь мусор в кладовой, в мешке, который она собиралась выкинуть.

Синицын не поленился вытрясти мешок и перебрать его содержимое. И нашел несколько уже увядших листков. Рассмотрел их, потер в пальцах, понюхал.

– Смородина. Совсем все ясно.

– Что ясно? – тревожно спросила Вика.

– Не спешите, – улыбнулся ей Синицын и продолжил вытягивать из Кости подробности. Впрочем, тот глядел на него, как на бога, и сам припоминал мельчайшие детали.

– От этого, который меня скрутил, здоровый такой, воняло сильно! – сообщил он.

– Чем?

– Ну, одеколон такой дешевый. Типа «Саша», был такой. А может, и сейчас есть.

– Был и есть, – подтвердил Синицын. – А второй кричал?

– Кричал. Басом.

– Что кричал? Попробуй, Костя, не только слова, но и интонацию вспомнить.

– Ложись, кричал. Руки за голову, лицом вниз! – изобразил Костя.

– Как в кино, – оценил Дуров.

– Точно, – задумчиво согласился Синицын. – Именно: как в кино.

– И ударил! – похвастался Костя. – Ногой, гад! До сих пор чешется!

– Ну-ка... – Синицын повернул Костю, задрал ему рубашку, осмотрел. – Каблук, – констатировал он. – Высокий, достаточно тонкий каблук.

– Женщина? – воскликнула Вика, и в голосе ее послышалась неуместная ревность.

Синицын поднял руку, прося тишины. Он думал.

И думал, ничего не говоря, как засек по часам Дуров, 44 минуты. После чего рассмеялся:

– До чего же все просто!

И вкратце обрисовал картину происшедшего. Злоумышленники проникли в квартиру, умудрившись на время вывести из строя сигнализацию. Скорее всего, один из них спец по электронике. Они скрутили Пекшина, вошедшего в квартиру, потом дождались Костю и нейтрализовали его. И – увезли Пекшина. Вряд ли это профессионалы-похитители. Профессионал никогда не пользуется на деле одеколоном. Одеколоном, да еще таким, как «Саша», пользуются провинциальные интеллигенты, бывшие сотрудники НИИ.

– Бомжи еще покупают, я видел, – попытался Дуров разрушить силлогизмы Синицына.

– Бомжи его пьют, – легко отбился Синицын. – И еще один признак непрофессионализма и провинциальности данных субъектов: дама в туфлях на высоком каблуке. Кто же на такое дело туфли обувает? Правда, возможно еще одно объяснение: она хотела при этом нравиться.

– Кому это? – тут же насторожилась Вика.

– Или напарнику, или потерпевшему. Затем: голос. Костя не опознал, что это женщина: она кричала басом. Да еще будто в кино, как вы тонко подметили, – от широты души польстил Синицын Дурову. – Возможно, она актриса. Или играла в самодеятельности. Итак, мы имеем странную парочку: некоего увальня, поливающего себя одеколоном «Саша», и даму в туфлях на высоком каблуке, – Синицын еще раз осмотрел пятно на спине Кости, – причем такой каблук в Москве не носят уже лет пять. Бедные, но интеллигентные провинциалы, таков мой вывод. Кстати, наш Лев Гурьянович ведь из С.?

– Да, – сказала Вика. – Он там и в институте учился, потом работал, а в двадцать семь лет занялся серьезным бизнесом...

– Криминальным, – тут же поправил Дуров.

– Серьезным! – настояла Вика. – Все таким бизнесом тогда занимались. Потом переехал в Москву. Потом встретил меня... – Вика скромно замолчала.

– Отлично! – ободрил ее Синицын, дотронувшись пальцами до ее плеча и как бы утешая. – В таком случае слушайте версию. Тут не похищение ради выкупа. Скорее всего, тут чья-то месть. Я бы сказал: идейная.

– То есть? – не понял Дуров.

– Эти господа любят эффекты. Они не просто хотят отомстить, они хотят намекнуть об этом окружающим. Но так тонко, чтобы те не сразу поняли. Они же не знали, что я этим займусь, – Синицын улыбнулся, показывая, что шутит. – Листья смородины – раз. Голос певца – два. Не буду вас томить. Фамилия певца Ревякин, группа «Калинов мост». Листья смородины – река Смородина. Та самая, где на Калиновом мосту...

– Змеям Горынычам головы рубили! – восхищенно воскликнул Костя. Уж на что он уважал свое умение отгадывать, например, слово «квинтэссенция» по одной только букве «э» и числу остальных букв, но талантом Синицына был покорен.

А Вика ойкнула и взялась за сердце.

– Рано печалитесь, – сказал ей Синицын. – Как известно, у сказочного Змея голов было несколько и рубили их по одной. Думаю, у нас есть время.

– Сколько? – спросила Вика.

– А это зависит от того, сколько, фигурально выражаясь, голов у вашего мужа. В сказке были Горынычи о трех, о шести и о двенадцати головах. Будем надеяться на последний вариант.

– Все это интересно, но недоказуемо! – заявил Дуров, пытаясь стряхнуть с себя очарование, исходящее от обаятельного Синицына.

Синицын набрал номер телефона, при этом поясняя:

– Есть у меня знакомая дежурная с Павелецкого вокзала. Наблюдательная девушка. Сейчас... Любочка? Киса моя шелковая, я скучаю по тебе! Да уж, да уж... Послушай, бархатный тигренок мой, тут мои друзья из С. приезжали и куда-то пропали, боюсь, обратно уехали. Двое мужчин и женщина. Они оба высокие такие, а она в туфлях на тонких каблуках... Неужели? И когда? Спасибо! Умничка моя! – и, отключив телефон, Синицын доложил присутствующим:

– Уехали в С. Один из мужчин показался ей сильно выпившим, его вели под руки. Второй мужчина – огромный, плотный. Женщина молода или моложава, довольно стройна...

– Красивая? – спросила Вика.

– Люба говорит: так себе.

Капитана Дурова версия Синицына вполне устраивала. Да, человек пропал, но Вика до сих пор не написала заявления, дело не заведено. Пусть заплатит Синицыну, он в два счета ей мужа найдет.

Заплатила Вика Синицыну или нет, неизвестно. Знаем лишь, что будущее расследование она обсуждала с ним до утра, причем письменного договора о найме не составляли, а в устном звучали такие странные выражения, как «киса моя шелковая» и «бархатный тигренок мой».

Наутро Синицын выехал в С.

Опубликовано: «Новые времена в Саратове», № 28 (90), 23-29 июля 2004 г.